— Мы еще обязательно встретимся…племянник!

На этом слове он посмотрел мне прямо в глаза и уже не улыбался. Чернота заглянула мне прямо в душу, и чудовище, которое в ней спряталось, злобно оскалилось.

Глава 5

Это единственное место, где я могла укрыться, спрятаться от самой себя, от людей, от Марко. Моя мастерская, наполненная скульптурами, кувшинами, вазами и маленькими статуэтками. Все эти годы я находила отдушину здесь, наедине с глиной, гипсом или воском, когда мои руки ваяли, а мысли витали где-то далеко…где-то в прошлом, где-то, где нет боли и страданий.

Когда-то, более десяти лет, назад я увидела, как посреди площади мастер в старой одежде, оборванном фартуке ваяет скульптуру парня. Я долго смотрела за ним. Приезжала туда и наблюдала, как постепенно комок глины приобретает человеческие черты, как из нее появляется лицо, туловище, руки и ноги, как губы статуи изгибаются в улыбке. Она оживает. Она напитывается душой художника.

Мастера звали Джузеппе Веацо, и он согласился дать мне уроки по лепке. На самом деле он согласился не умирать от голода, так как жизнь в его маленьком сарае скорее походила на медленную смерть. Около трех лет он жил в нашем особняке и учил меня лепить…Но я лишь мяла глину, но не пыталась что-то создать. Мне казалось, я не сумею.

Пока однажды не увидела сон…Как будто наяву, я прочувствовала каждое мгновение этого сна, каждую секунду. Я еще была Вереском, мои волосы заплетены в две косы, у нас дома на заднем дворе живет волк и по ночам я вылезаю из окна, чтобы стрелять из рогатки по бутылкам из-под пива, расставленным Верзилой вдоль бревна.

— Спорим ты не пройдешь по краю забора, зассышь, малая.

— Спорим ты дурак, Верзила, и ты мне проиграешь.

— На что спорим?

— На что?

— Упадешь с забора — поцелуешь жука.

— Фуууу…А если не упаду, то ты залезешь на макушку вон того дерева и спрыгнешь оттуда.

Улыбка не сходит с его чувственных губ, наоборот в глазах появляется блеск озорства.

— Сорвусь оттуда и весь переломаюсь.

— Ну в этом весь смысл. Если я не струшу, то и ты не струсишь. Или струсишь, Сальваторе ди Мартелли?

Глаза юного дьявола сверкнули, и я поняла — вызов принят.

— Давай, малая, полезай на забор.

Я сама вскарабкалась наверх… а потом шла по узкому поребрику, переставляя босые ноги, и думала о том, что не упаду. Я сто раз здесь ходила вот так и представляла себя гимнасткой из русского цирка, на который мы ходили смотреть зимой. Но если я не упаду этот дурак полезет на макушку дерева и свернет себе шею. Падать с забора не так опасно, как с дерева. Нарочно споткнулась и полетела вниз, чтобы ощутить, как сильные руки схватили меня за талию, не дав упасть, как подхватил, прижимая к себе. Как же близко сейчас его черные глаза с золотой каймой, как сильно пахнет от него лаймом, как ветер треплет его волосы…касаясь там, где мечтала коснуться я. Плохой ветер, ворует его у меня. Трогает то, что мне тронуть нельзя. Я ревную его даже к воздуху, которым он дышит.

— Ты чего, малая?

Потянулась и чмокнула его в щеку.

— Ты что сдурела? — рявкнул и тут же выпустил меня из рук. А я расхохоталась.

— Паууууук. Ты — Паук. А я должна была поцеловать жука! Ты вполне подходишь!

Он гнался за мной, я бежала так быстро, как могла, а когда догнал вдруг очень серьезно сказал.

— Когда-нибудь ты будешь целовать меня, Вереск. По-настоящему.

Какие темные у него глаза, какую сладкую муку они обещают и как же я хочу узнать, что значит быть любимой этими глазами.