— Э-э… Здравия желаю, товарищ капитан, — сбивчиво произнес Петр и присел на крайний стул.

— Подсаживайся ближе.

— Уже насиделся.

— Все на Макеева злишься? — догадался Рязанцев и добродушно заметил: — Не держи на него зла, что поделаешь — война.

— Значит, людей по одному слову можно в расход пускать?

— Так уж по одному слову?

— А что, разве не так? Сорок шесть говорят одно, а какой-то гад лепит другое, и ему верят. Если так дальше пойдет, то скоро воевать некому будет, — не сдержался Петр и пожалел о том, что сказал.

Синева в глазах Рязанцева сгустилась, губы сошлись в тугую складку, а пальцы сжались в кулаки. Петр поник и приготовился к потоку брани и угроз. Прошло мгновение-другое, и ставшую вдруг вязкой тишину нарушил голос особиста, в нем зазвучал металл:

— Говоришь, по одному слову — и в расход? Если хочешь знать, то на тебя их вагон и маленькая тележка, но ты-то живой.

— Пока.

— Брось, нечего раньше времени себя в покойники записывать. Там, — Рязанцев ткнул пальцем вверх, — тебя не ждут.

— Я… Я… Это Макеев…

— Дался тебе Макеев. Вот что, Петр, давай-ка виноватых искать не будем — не благодарное это занятие. Но врага проморгать ни Макеев, ни я не имеем права. Такая наша служба.

— Понимаю, но когда сорок шесть говорят одно, а Макеев их херит какой-то вшивой бумажкой, как быть? — твердил свое Петр.

— Да что ты заладил: сорок шесть да сорок шесть.

— Другого ничего не остается. Вы же не верите ни одному моему слову.

— Слово, конечно, к делу не пришьешь, но…

— Вот-вот! Получается у меня один выход: бежать к фрицам за справкой. И словечко же Макеев придумал — пособник. Тоже мне нашел…

— Стоп, Петр Иванович, не лезь в бутылку! — оборвал его Рязанцев. — Давай договоримся, если хочешь, чтобы разговор получился, то запомни: первое — оценки своим подчиненным я как-нибудь сам дам и второе — в контрразведке вшивых бумажек не бывает.

Петр потупился и невнятно пробормотал:

— Понял, товарищ капитан, но без вины виноватого во враги народа записать — это…

— Ну, хватит одно и то же повторять. Сколько ты знал Струка?

— Струка?

— Его.

— У-у, сволота, своими бы руками задушил! — и Петр яростно сверкнул глазами.

— Так сколько?

— Месяц, может, больше. Точно не скажу, не до того было. К отряду он прибился где-то под Житомиром.

— Ладно, это уже не столь важно. Что про него знаешь? Только без эмоций, честно.

— Э-э, — замялся Петр, ненависть к предателю путала мысли, и, пожав плечами, ответил: — Боец как боец, ничем особенным не выделялся — обыкновенный.

— Вот-вот, обыкновенный. Но ты с ним месяц воевал и не раскусил, а от нас требуешь, чтобы мы в один миг с тобой разобрались, да еще когда против тебя имеются прямые показания фашистского агента.

— Так он же, сволочь, набрехал.

— Но это еще надо доказать.

— И… и… Доказали? — голос Петра дрогнул.

— Проверяем.

Рязанцев свернул разговор и предложил:

— Давай чайком побалуемся.

Петр не нашелся, что ответить, и, подозревая подвох, ловил каждое движение и жест Рязанцева.