Видя теплушки, несущиеся с бешеной скоростью на состав, он перекрестился и произнес:

— Тут тебе, ироду, и крышка!… Черт с ними, с вагонами!…

Но здравый смысл взял верх. С какой это стати батька Хмель будет разъезжать в теплушках без паровоза? Что-то не то! И стрелочник перевел стрелку.

Три вагона, роняя горячие искры, с грохотом пронеслись мимо замершего у платформы состава и скрылись за станцией, оставив в воздухе запах жженого масла и раскаленного металла.

И снова увидел Глебка за дверью сплошную стену леса. Опасность временно отступила. Но радости не было. Глебка устал от переживаний. Резкие переходы от надежды к отчаянью притупили чувства. Он даже не удивился, когда перед самой дверью теплушки взметнулись вверх лошадиные ноги и вставший на дыбы конь испуганно заржал в темноте.

Зато смену в ритме перестукиванья колес Глебка уловил сразу и настороженно прислушался. «Тут-тук, тук-тук, тук-тук», — часто-часто переговаривались колеса. Но в этом стуке появилась какая-то новая нотка, будто и колеса устали. Да и букса визжала не так пронзительно.

Глебка плюхнулся на пол, приложил ухо к грязным доскам и, задержав дыхание, стал слушать. Нет! Он не ошибся! Теплушки сбавили ход. Надо было повернуться и посмотреть: может быть, и лес за дверью бежит уже не так стремительно. Но Глебка боялся оторвать ухо от пола. Ему казалось, что от этого движения вагоны могут опять покатиться быстрее.

Так и лежал он, прильнув ухом к доскам, пока букса не скрипнула последний раз. Наступила удивительная ощутимая тишина. Встал Глебка на непослушные подгибающиеся ноги и подошел к двери.

Занималась заря. Бледный рассвет озарил восточную часть неба. Мирно и торжественно было вокруг.

Глебка осторожно спустился на снег и, приготовив маузер, пошел к открытой двери средней теплушки. Долго не решался он заглянуть в нее, но потом подтянулся на руках и впился глазами в темное нутро вагона. Там никого не было. Печка и котел стояли на старом месте. Валялись осиновые плахи, на которых недавно сидели бойцы, ожидая возвращения паровоза. Рядами высились мешки.

Не стал Глебка влезать в «кухню», а пошел дальше — к третьей теплушке. Замок Митрича висел, как и раньше. А вот и задняя площадка. Глянул на нее Глебка и обмер — там валялась незнакомая чужая шапка. Такой ни у кого в отряде не было. И вскрикнул Глебка в ужасе:

— Батя!

«Атя… атя…» — угрюмо аукнулось в лесу.

С ближайшей ели сорвался снежный ком и пошел считать сучья. Угрожающе закачались еловые лапы — точь-в-точь как тогда, когда грянул первый залп. Глебка присел от ужаса. Он уже не радовался, что теплушки остановились. Лес казался ему огромным злым чудовищем, укрывающим бандитов. Они стояли за каждым стволом, лежали за кустами! Глебка перемахнул через рельсы и спрятался за вагон.

Бешено колотилось сердце. А когда оно поуспокоилось, Глебка огляделся. По эту сторону леса не было. Белело ровное поле. Невдалеке угадывались очертания присыпанной снегом проселочной дороги. Быстро светлело. Где-то чирикнула птичка. Глебка несказанно обрадовался ей и, поискав глазами, увидел пару небольших пичуг, весело прыгавших у вагона. Он подошел поближе, пригляделся и сердито нахмурил лоб. И страх прошел, и радость от встречи с птицами — тоже. На снегу желтели просыпавшиеся зерна. Пичуги суетливо склевывали их.

— Кыш! — по-хозяйски прикрикнул Глебка и махнул рукой.

Птицы улетели, а он подошел к вагону, увидел в обшивке трещины и дыры от пуль, подумал и заткнул их снегом.

Это маленькое происшествие встряхнуло мальчишку. Он твердо знал, что ему делать, — надо охранять хлеб!

Уже более спокойно зашагал Глебка вдоль вагонов и остановился у неисправной буксы.