— Контра! — с ненавистью произнес он и снова вышел на лесную сторону.

Деревья-великаны свысока смотрели на мальчишку, который брел с огромным маузером в руке, пристально вглядываясь в желтовато-коричневые стволы сосен и елей. На снегу между лесом и железной дорогой не было ни единого следа. И Глебка подумал, что никто не сможет незаметно подобраться к теплушкам. Он сделал еще несколько шагов, и рука сама вскинула маузер.

— Кто тут? — крикнул он сдавленным голосом.

Он увидел следы. Свежие, они бежали от него вдоль теплушек.

— Трус несчастный! — глубоко вздохнув, произнес мальчишка и усмехнулся: он догадался, что следы его собственные.

По-хозяйски задвинув двери первой и второй теплушек, он поднялся на тормозную площадку и сильно, как по мячу, ударил ногой по бандитской шапке, Описав дугу, она упала в кусты. А Глебка взялся за рукоятку тормоза и закрутил ее. Потом он вернулся к средней теплушке. Из нее по-домашнему пахло хлебом. Сразу же заурчало в животе. Глебка залез в вагон, вытащил из ящика весы, нож и каравай хлеба: Отрезал ломоть, взвесил его, довел до обычной нормы и, закрыв за собой дверь, снова забрался на тормозную площадку.

Здесь за скудным завтраком Глебка обдумал свое положение. Ждать помощи неоткуда. И хотя Глебка все еще не допускал мысли о гибели отца и бойцов, он понимал, что если они и живы, то не скоро догонят теплушки. Бандитам тоже быстро до них не добраться. Значит, и надежда, и опасность заключались в одном — в поезде. Он мог наскочить на теплушки. Но было уже почти совсем светло, и вагоны отчетливо выделялись на фоне белого снега. Не слепой же машинист — остановит! И тогда… тогда Глебка заставит прицепить теплушки. В этом он не сомневался. Колея одна — поезд через вагоны не перескочит. Если потребуется, Глебка и маузером пригрозить сможет или предъявит мандат, смотря какой машинист попадется!

Вспомнив о мандате, он вытащил документ и развернул его. На Глебку глянули родные строгие глаза отца.

— Батя! — жалобно шепнул Глебка и, чувствуя, как накипают на ресницах слезы, спрятал мандат.

И долго смотрел он полными слез глазами вдаль — туда, где остались отец и бойцы. Смотрел, пока не задремал. И все изменилось, как по волшебству. Глебка уже был не на ступеньке тормозной площадки, а в Питере, в своей комнате. Отец вешал на гвоздь коробку с маузером. Мама ставила на стол большое блюдо с дымящимися блинами. Глебка знал: это из его муки, он доставил ее в город!… Потом Глебку окружила шумная орава детишек Архипа. Они закружились в хороводе и весело на мотив «А мы просо сеяли, сеяли…» запели:

— Ел! — признался Глебка. — А вам зато хлеба привез! — И он дал каждому по большому караваю.

И опять все смешалось. В дверь громко постучали, — это выпал из ослабевших пальцев маузер и, задев за подножку, шлепнулся в снег. А Глебка во сне увидел, как открылась дверь и в комнату вошел кремлевский часовой.

— Глеб Глебыч здесь живет? — спросил он у матери.

— Мой Глебушка? — удивилась она. — Да вот же он!

Часовой откашлялся и торжественно сказал голосом отца:

— За находчивость и бесстрашие Ленин объявил бойцу Глебу Прохорову благодарность!

Смутился Глебка, а часовой добавил:

— И еще просил Ильич передать тебе — черед твой пришел! Ждет тебя Ленин! Потолковать о делах хочет!…

— Мама! — крикнул Глебка. — Где моя тужурка?…

ОТРЯД ГЛЕБА-МЛАДШЕГО

Неслышно ступает лошадь, колеса мягко приминают снег. А вокруг бело и чисто. И настроение какое-то бодрое, праздничное, доброе. Если бы не это настроение, крепко досталось бы Юрию от двоюродной сестренки.