Как в оптической иллюзии я ждала поворота, когда изображение превращается в свою противоположность.

И в средних и в старших классах школы мне было трудно сосредоточиться на уроках, я училась плохо, особенно по математике. Отличники схватывали все на лету. Они не только могли понять суть дела, но начинали лизать кончики карандашей и писать решение, когда я еще продолжала ерзать на своем стуле. Я совсем не была тупой. Я легко отвлекалась, и мое внимание приковывали совсем не относящиеся к делу детали.

Поезд отправляется из Чикаго в Бостон, со скоростью 80 километров в час, а другой поезд выезжает из Бостона в Чикаго, со скоростью 100 километров в час. Птичка летает туда и сюда между двумя…

Дальше я уже не слушаю. Я начинаю думать, почему птичка ведет себя так странно, возможно вирус подействовал на ее внутренний компас. Я представляю себе, кто едет в поезде, и зачем им нужно из Чикаго в Бостон. Потом я начинаю беспокоиться о том, что случится в Бостоне, жители которого набьются в самый быстрый покидающий его поезд.

Я никогда не была в Бостоне, и теперь мне придется вычеркнуть его из своего списка.

То, что я чувствовала, царапая свои заметки, было просто другим вариантом того же самого.

Я не могла увидеть большую картину. Я не могла осознать того, что происходит, и поймала себя на том, что думаю о вещах, которые, скорее всего, не имеют отношения ни к чему.

Например, я раздумывала о том, что они добавляли в лимонад Рейн. Наверное, снотворное, которое продается без рецепта, хотя, подобрать правильную дозу оказалось сложным.

Я думала о похитителе, одетом в костюм Санта Клауса, удивляясь, откуда он его взял в июле. Не было смысла проверять местные магазины костюмов, в поисках записей такой давности. Я могла бы это сделать, но лучше заняться чем-нибудь более полезным.

Я отложила ручку в сторону. Обычно я отдаюсь процессу, позволяя мыслям блуждать, в то время, как мое внимание занято чем-то другим. Регистрация мелочей, это своего рода игра, временно выключающая аналитическую часть мозга.

Сейчас разочарование размыкало мою цепь. Было что-то определенно неприятное в обдумывании тех же самых разрозненных фактов, к которым не добавилось ничего нового.

Я могла крутить историю как угодно, но смысл был тот же. Майкл Саттон ошибся. Все, что покоилось на этом фундаменте, провалилось.

В раздражении я собрала карточки, перетянула резинкой и убрала в ящик. Хватит.

Мне нужен был Генри, его общество и совет. Я открыла входную дверь и посмотрела в сторону его кухни. Свет везде был выключен. Я взяла куртку и сумку, заперла дверь и отправилась к Рози.

Я заметила Генри сразу, как вошла. Отодвинула стул и уселась, глядя на тарелку, которую Рози только что поставила перед ним. Генри сказал ей:

— Спасибо, дорогая. Выглядит замечательно.

Он улыбнулся, глядя ей вслед.

— Это что, блюдо дня?

Он помотал головой.

— О, нет, ты такого не захочешь.

Генри оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что Рози не слышит. Она стояла возле бара, разговаривала с Вилльямом и не сводила глаз с нас.

Генри прикрыл рот рукой, на случай, если Рози научилась читать по губам.

— Она подает пуддинг из телячьей печени с анчоусным соусом. Это идет вместе с супом из квашеной капусты.

Он остановился и закатил глаза, а потом показал на свою тарелку.

— Это голубцы, и они не такие уж плохие.

— Ясно.

Генри оглядел меня.

— Как дела? Давно тебя не видел.

— Ты ешь. Я возьму стаканчик вина и все тебе расскажу.

— Я могу подождать.

Когда я подошла к бару, Рози исчезла, а Вилльям налил мне стакан плохого вина.