– Значит, вы отправите меня в суд с другими «поличниками»?

– Нет, проведем расследование по всем правилам. Так будет гораздо добросовестнее, – объяснил он, нажал кнопку звонка и наконец освободил руку Олэна. – К тому же, для тебя это ровно ничего не изменит… Первая кража… и сразу попался… Так что не тревожься.

Олэн молча растирал запястье.

– Или у тебя есть особые причины беспокоиться?

– В участке мне сказали, что судить будут на второй день и по первому разу можно надеяться на условный срок…

– Ну, так ты на оптимистов напал. Будь любезен, сними галстук.

Олэн аккуратно свернул его и положил на стол. В дверь постучали. Это конвоиры притопали за клиентом.

Поль отдал им галстук и проводил глазами. Потом, собрав кое-какие бумаги, отправился к шефу.

Комиссар Бло сидел в кресле-«вертушке». Когда он отодвигался от стола и начинал вращаться, это было очень дурным знаком. На сей раз он пребывал в неподвижности, но Поль счел, что кресло, пожалуй, стоит далековато.

– Ну?

– Не густо. Разве что последний образчик. Некий Олэн…

– Да?

– Ничего определенного… но хорошего впечатления он на меня не произвел…

– Своего рода интуиция? – спросил Бло.

– Да.

– Представляешь, как я стану толковать прокурору об озарениях молодого инспектора с блестящим будущим?

Бло встал и подошел к чемоданчику, задвинутому между двух картотечных шкафов.

– Неплохой материален для твоего друга журналиста! А то бедняга уже опустился до описания исторических памятников… Видал? – Комиссар открыл дверь. – Проводи меня в Орли. По дороге мы поболтаем о… как, бишь, его?…

– Олэн… Франсуа Олэн…

– Прихвати с собой досье.

Они спустились вниз. Бло сам нес чемодан, и это красноречиво свидетельствовало о его уважении к Полю.

Олэна направили в двенадцатое отделение, в камеру номер двадцать пять. Это на втором этаже. Дверь выходила на узенькую металлическую лестницу.

Его обыскали, отобрали личные вещи, а взамен дали два одеяла, котелок, ложку и кружку.

Деньги перевели на тюремный счет, и Олэн получил разрешение пользоваться буфетом, точнее, заказывать там подпитку. Костюм все еще выглядел весьма прилично – он был из немнущейся ткани.

Ритм тюремной жизни вошел в плоть и кровь Олэна уже в те минуты, когда он с узлом на спине быстро шел по длинным коридорам. Как будто он только что убил своего товарища на том проклятом вираже в Ницце…

Сантэ раз в десять больше тамошней тюряги, но арестанты везде одинаковы, ибо все они лишены женщин и самого обычного права гулять по улицам, держа нос по ветру.

Камера 12–25 представляла собой квадрат размером четыре на четыре метра. В углу, под краном, стоял унитаз, у стены, на которой виднелись крепления (когда-то там была койка), – складной стол, наверху – два окошка, на полу – шесть арестантов и – по счастливой случайности – шесть матрасов.

Олэн стал седьмым и тоже получил матрас. Вечером, когда все стали укладываться, его оттеснили к самому унитазу.

Среди заключенных оказался один невероятно болтливый тип. Олэн сразу заметил фингал у него под глазом. Должно быть, парню дали на орехи, чтобы он попридержал язык.

На свободе от языкастой жены можно спастись, включив телевизор или погрузившись в кроссворд. Можно удрать в кабачок или сменить болтушку на молчунью. Но в камере вас подстерегает безумие!

Ночью Олэн просыпался всякий раз, когда кто-нибудь вставал пописать. О него спотыкались, пинали и сыпали проклятиями.