На свободе от языкастой жены можно спастись, включив телевизор или погрузившись в кроссворд. Можно удрать в кабачок или сменить болтушку на молчунью. Но в камере вас подстерегает безумие!

Ночью Олэн просыпался всякий раз, когда кто-нибудь вставал пописать. О него спотыкались, пинали и сыпали проклятиями. Спасаясь от брызг, Олэн, как мог, отодвигался и выгибал спину. Мечтал он только о том, как бы поскорее убраться из этого осиного гнезда.

Торговый фургончик-404 так и плясал перед усталыми глазами. Только на сей раз на нем были решетки. «Ох и пришьют мне это дело… запросто пришьют», – подумал Олэн.

С такими мыслями он и встретил рассвет. Потом принесли суп. Болтун что-то робко пробормотал о кормежке и заглох.

Появился восьмой обитатель. Как водевильный мельник, он был с ног до головы покрыт тонким слоем белого порошка. Но отнюдь не муки.

Порошок ДДТ – явственное отличие клошаров, схлопотавших сорок пять дней за бродяжничество, ибо нет другого способа уморить многочисленных обитателей, намертво вцепившихся в волосы и одежду.

Бродяга тупо стоял на пороге, глядя, как семеро сокамерников отступают и толпятся в дальнем углу.

Охранник швырнул еще один матрас через голову новичка и захлопнул дверь, не слушая неизбежных в таких случаях яростных воплей протеста.

Клошар шмыгнул носом. Порошок густо покрывал ресницы, и глаза казались белыми. Ростом он был выше среднего. Руки слегка подрагивали, но не от старости, а от чрезмерного пристрастия к сухому белому вину.

– Что ты натворил? – мягко поинтересовался Олэн.

– Подонки! У них, видите ли, теперь нельзя даже покемарить под Аустерлицем.

Голос бродяги звучал свежо и чисто, как предсмертный хрип. Он наконец отлепился от двери и шагнул в камеру. Легкость движений говорила об относительной молодости бродяги – лет тридцать-сорок. Стало быть, он принадлежал к младшему поколению клошаров.

Болтун проскользнул у него за спиной и принялся молотить в дверь сначала одним, а потом и обоими кулаками.

Бродяга и ухом не повел. Его не принимали. Его нигде не принимали. Люди изо всех сил стараются прогнать клошаров.

– Меня зовут Пралине, – сказал бродяга Олэну, взмахнул рукой, и по камере поплыло облачко ДДТ. – Эта пакость прикончила моих маленьких зверюшек… так что не психуйте, ребята… Я тут всего на сорок пять дней…

– Есть же одиночные камеры, – гневно заметил кто-то.

– Выходит, что нет! Говорят, полный набор! – объяснил Пралине.

Оасовцы, «черноногие», не сумевшие найти место под солнцем, юные хиппи плюс дороговизна (как сказал бы социалист), а в результате – битком набитые камеры.

«Сорок пять дней – это полтора месяца», – подумал Олэн. Через полтора месяца он выйдет на свободу. Клошар – мельчайшая рыбешка в улове полиции. Положение Пралине представлялось ему роскошным. А все потому, что общество пинком в зад вышвырнуло клошара вон.

Ради такого пинка Олэн сейчас с удовольствием сам бы нагнулся. Он ухватил матрас Пралине и кинул в угол подальше от унитаза.

Бродяга уселся, и никому даже в голову не пришло качать права.

Олэн бросил рядом свою собственную постель. Лучше это, чем нюхать чужое дерьмо и ходить в разводах мочи.

Они с бродягой устроились вольготно, поскольку остальные теснились в противоположном углу.

– Ты сам не понимаешь своего счастья, – сказал Олэн клошару.

Тот хмыкнул. Быть может, как раз очень хорошо понимал.

В ту ночь Олэн мгновенно уснул и видел во сне, будто его, заблошивевшего, выгнали из тюрьмы, а Бенедит с хохотом сыплет на него ДДТ.