— Разумно, — одобрил Коди. Он представил себе аккуратную фигуру матери, небольшой волнистый пучок на ее затылке. Сохранилось ли еще это неугомонное маленькое тело или уже стало пеплом? — О господи, какое все-таки варварство! — вырвалось у него.

— Что, кремация? — спросила Рут.

— Смерть.

Они мчались по шоссе — Коди в своем выходном сером костюме, рядом Рут в торчащем черном платье, на заднем сиденье — Люк, смотрит в окно. Они выехали на окружное шоссе и приближались к Балтимору, оставляя позади деревья, пламенеющие красными и желтыми листьями, торговые центры, как обычно в начале недели полные покупателей и машин.

— Когда я был маленьким, здесь жили фермеры, — сказал Коди Люку.

— Ты рассказывал.

— А Балтимор был тогда небольшим городком.

Ответа не последовало. Коди бросил взгляд в зеркало заднего обзора на Люка.

— Эй, — окликнул он сына. — Хочешь сесть за руль?

— Нет.

— Я серьезно. Хочешь?

— Оставь его, — шепнула Рут.

— Почему?

— Он расстроен.

— Чем?

— Смертью твоей мамы. Ты же знаешь, Коди, он очень любил ее.

У Коди в голове не укладывалось, что кто-то мог очень любить его мать — кроме Эзры, которого некоторые считали блаженным. Коди еще раз посмотрел в зеркало на сына — но разве что поймешь по его глазам?

— Я же, черт побери, просто спросил, хочет ли он сесть за руль! — сказал Коди Рут.

Город выглядел еще более несуразным, чем обычно, как бы рассыпался на части под блеклым голубым небом.

— Гляди, — сказал Коди. — «Конфеты и табак Линси». Раньше здесь продавали сигареты несовершеннолетним. А это «Копчености Бобби Джо». А вон моя школа.

По обеим сторонам Кэлверт-стрит тянулись бесконечные ряды стандартных домов.

«Не представляю, как ты узнавал свой дом», — как-то сказал ему Люк, и Коди очень удивился. О, каждый, кто жил здесь, знал свой дом. Они вовсе и не были одинаковыми. Перед одним — множество роз в крохотном палисаднике, в другом на окне гостиной день и ночь сияла подсвеченная мадонна. В некоторых домах оконные рамы и двери были дерзко выкрашены в кричащие тона — будто зазнайки выпятили грудь. То, что у этих домов были общие стены, совершенно ничего не значило.

Коди затормозил у дома матери. Вышел из машины и потянулся, поджидая Рут и Люка.

В эту минуту Перл уже спешила бы им навстречу, протягивая свои нетерпеливые руки.

— Это машина твоей сестры? — спросила Рут.

— Понятия не имею, какая у нее машина.

Они поднялись на крыльцо. Рут цеплялась за ремень Люка. Он так вырос, что теперь она не могла, как прежде, опереться о его плечо.

После отъезда из Балтимора Коди, приезжая к матери, прежде чем войти в дом, всегда стучал в дверь. Умышленно: хотел унизить Перл. Она это понимала и сетовала: «Неужели нельзя войти без стука? Делаешь вид, что ты в этом доме чужой». «Но я и есть чужой», — отвечал он. И Перл старалась перехитрить Коди и, заслышав его шаги, торопилась навстречу (так что, сбегая к нему по ступенькам крыльца, она, возможно, была движима не одной лишь любовью). И сейчас, подходя к двери, Коди не знал, постучать или просто открыть. Впрочем, теперь дом, наверное, принадлежит Эзре. Он постучал.

У Эзры был горестный, измученный вид. Летний костюм цвета хаки (только он мог посчитать этот костюм подходящим для такого случая) болтался на нем как на вешалке.