Рая. Его вчера продавец на двадцать копеек нагрел. Другой бы его жуликом обозвал, а отец: «Нет, говорит, гражданин, я бы вас с собой в разведку не взял».

Слава. Я бы тебя, между прочим, за эти разговорчики тоже в разведку не взял.

Рая. Да? (Проводит ладонями по талии, вызывающе.) Фигурой не вышла, товарищ Пирогов, или мордашкой не взяла?

Слава. А иди ты, пустобрех. Привыкли, понимаешь, про все с легкостью рассуждать, нигилистов строить из себя. Батя войну забыть не может, она у него до сих пор ранами к непогоде болит — смешно. Старушка упала в гололед — тоже смешно. А я бы у тех, кому смешно, клеймо на лбу выжигал. Чтобы и в темноте, на ощупь узнать, кого с собой в разведку не возьму.

Рая. Высказался, дуболом. Если ты слова от дела не можешь отличить — грош тебе цена.

Роман. Это же треп. Стиль эпохи. К сути человека отношения не имеет. Вроде узких брюк или разреза на пиджаке.

Слава. А черт вас знает. Не верю я, что можно безнаказанно языком трепать. Ржавеет от этого человек.

Роман. Ты и раньше бешеным был. А как в секцию бокса записался — прямо хоть в клетку сажай.

Игорь. Ладно, кончай, ребята. Пошли.

Ольга. Очень мы любим от серьезных разговоров уходить.

Игорь (вздохнул, сел). Валяй.

Ольга. Слава прав. От болтовни ржавеет человек. А ведь даже сабля, ржавчиной покрытая, — это не оружие уже, а так, музейный экспонат.

Игорь. Бурные аплодисменты. Слушай, а ты из себя говоришь или цитируешь кого?

Ольга. Болван! Ну же и болван!

Рая. Трепачи. Вот интеллигентный мальчик Ромочка молчит. Он знает, что́ истина, а что́ суета сует, а молчит. Ромочка, ау!

Роман. Ерунда это все. Наш подвиг один — человеком быть.

Слава. В каком смысле понимать этот твой афоризм?

Роман. В том смысле, что дорогу нам отцы расчистили, теперь самое главное, чтобы по ней честный человек шел.

Игорь. Честный, а также принципиальный, добрый и тэ пэ.

Роман. Да, если хочешь, — принципиальный, добрый и тэ пэ.

Игорь. Гуманист.

Слава. Как я Ромку понимаю: у него что добрый, что добренький — значение одно… Добреньких я больше сволочей не люблю. Добренькие и чистенькие — они чистоплюи, они шиш в кармане прячут. А я хочу, чтобы добрый и честный человек злым был. Понимаешь — чтобы злым было добро! Чтобы боролось оно за себя.

Игорь (щелкает пальцами, вытаскивая из Романа реплику). Ну?.. Ну?.. Щелк.

Роман. Абсурд.

Слава. Абсурд? Ты помнишь, мы тебя, честного, в комсорги выдвигали? Ты отказался: у меня, мол, характер не тот, велика, мол, честь. И я отказался — я как раз тогда в боксерскую секцию поступил. И Оля отказалась — у нее музыка во главе угла. А Сивушкин не отказался. Еще только рассуждали — а может, раз все отказываются, так и Сивушкин подойдет? — а он уже грудью вперед: если окажете доверие — готов. И оказали. Знали, что карьерист, знали, что лодырь и тупица, а выбрали. Забыли, как он вам, честным и порядочным, водянистые морали читал? А вы в ответ что? Шиш в кармане, и весь разговор.

Роман. Слушай, ну что тебя сегодня прорвало?

Слава. Ничего. (Помолчал.) Разговор у меня сегодня был. Я после уроков от комсомольской организации вместе с завучем вроде как делегацией насчет квартиры для Петьки Коржикова ходил. У него, понимаешь, туберкулез был, а он в полуподвале живет… Сидит чин. Бумажки, цифры нам в нос тычет. Мы ему про Петьку, а он нам про рост жилищного строительства. Благополучный, черт. Равнодушный. Но главное — слова правильные говорит. Взвился я, не помню, чего ему и нагородил. «Ишь ты, говорит, комса, — горяч. В капиталистическом окружении, говорит, живем. Ты, говорит, ненависть свою для классовых врагов побереги, а на своих кидаться не смей».