— Вы хотите сказать, что они ждут этого ублюдка, которого мы, как предполагается, должны взять на борт? Они что же, хотят попытаться задержать его — или нас?

Слово «ублюдок», непереводимое на родной язык бригадира, для нее означало только какое-то чужеземное название ее народа, но ей никогда не нравилось, как оно звучит; не понравился ей и тон капитана, и сам капитан. Она коротко спросила: «Вы можете сами позаботиться о себе?»

— Черт возьми, да. Вы только быстренько загрузите, что осталось. И доставьте на борт этого ублюдка-пассажира. Уж мы-то с любой толпой одиков (презрительная кличка одониан — последователей учения Одо) справимся. — Он похлопал по металлическому предмету, висевшему у него на поясе и по форме напоминавшему деформированный член, и бросил на безоружную женщину покровительственный взгляд.

Она холодно посмотрела на фаллический предмет (она знала, что это — оружие). «Погрузка будет закончена к 14 часам, — сказала она. — Держите экипаж на корабле в безопасности. Старт в 14—40. Если вам будет нужна помощь, передайте сообщение на автоответчик в диспетчерскую». — Она отошла раньше, чем капитан успел ответить ей непристойным жестом. От злости она заговорила со своей командой и с толпой более повелительным тоном. «А ну, освободите дорогу!» — приказала она, подходя к стене. — «Сейчас пойдут грузовики, кто-то может под них попасть. А ну, в сторонку!»

Люди в толпе спорили с ней и друг с другом. Они, не переставая, ходили через дорогу, а некоторые зашли внутрь, за стену. Но дорогу они все же более или менее освободили. Если бригадир не умела управлять толпой, то они не умели быть толпой. Они были членами сообщества, а не элементами сборища, и их не подталкивало стадное чувство; эмоций здесь было столько же, сколько людей. И они не считали, что приказы могут быть необоснованными, поэтому у них не было опыта неповиновения приказам. Их неопытность спасла пассажиру жизнь.

Некоторые из них пришли сюда, чтобы убить предателя. Другие — чтобы помешать ему улететь, или чтобы выкрикивать ему оскорбления, или чтобы просто посмотреть на него, и все эти другие усложнили убийцам задачу. Ни у кого из них не было огнестрельного оружия, но у одного-двух были ножи. Драка для них означала рукопашную; они хотели расправиться с предателем своими руками. Они ждали, что он приедет на машине, с охраной. Пока они пытались проверить грузовик и спорили с возмущенным водителем, человек, которого они ждали, пришел по дороге пешком, один. Когда они узнали его, он прошел уже половину поля, а за ним шли пять синдиков Обороны. Те, кто хотел его убить, кинулись за ним — слишком поздно — и начали швырять камнями — не слишком поздно. Человека, которого они хотели убить, они лишь задели, в тот самый момент, когда он подошел к кораблю, но двухфунтовый кусок кремня попал в висок одному из синдиков и убил его на месте.

Люки корабля закрылись. Команда Обороны повернула назад, унося своего мертвого товарища; они не попытались остановить вожаков толпы, которые бегом кинулись к кораблю, хотя бригадир, побелев от потрясения и ярости, ругала их на чем свет стоит, когда они пробегали мимо нее, и они сворачивали, чтобы обежать ее стороной.

Подбежав к кораблю, первые ряды толпы рассыпались и остановились в нерешительности. Они растерялись от безмолвия корабля, от резких движений громадных, похожих на скелеты портальных кранов, от странного вида земли, казавшейся выжженной, от отсутствия хоть чегонибудь, измеримого человеческой меркой. От струи пара или газа, ударившей из чего-то, подсоединенного к кораблю, некоторые из них вздрогнули; они тревожно взглянули вверх, на ракеты — широкие черные воронки над их головами.