Однако торжество мое сразу же было омрачено: директор школы, международно известный, осенился идеей, что будет очень оригинально, если сочинение для скрипки в сопровождении фортепьяно исполнят две ученицы с одинаковыми именами. К тому же, пребывавшие некогда в одном и том же детском саду…

— Две Полины в одном концертном номере! — так объявят со сцены — Это вызовет дополнительный интерес зала и, что еще более важно, средств массовой информации. Ненароком и про детской сад упомянем.

Директор напомнил мне чем-то «главную воспитательницу».

— В цирке так объявляют клоунов, — сказала я маме. — «Два Бульди — два!» Сама слышала…

— Определяющее — это уровень исполнения, а не форма объявления, — ответила мама.

Возразить директору я не осмелилась. Но было ясно: жизнь снова сталкивает меня с тёзкой! И фактически она меня опять дерзко обгоняет: сочинение написано для скрипки с роялем, а не для рояля со скрипкой.

Да, тёзка и на сцене умудрилась быть впереди: в свой полный — к сожаленью, высокий! — рост, а я ей подыгрывала сзади и сидя. И тут я оказалась во всем позади…

То был полонез польского композитора Венявского. На мое горе, и он требовал от скрипачки виртуозности, которую тёзка, как обычно, вызывающе проявила. Мне же оставалось послушно за ней плестись.

Мамино умение восхищаться другими — от Рахманинова до ее бывших соучениц, достигших гораздо «большего», чем она, — мне не передалось.

Тем более, что в успех привычно погружалась моя тёзка… Она отработанно делала вид, что стремится из своего успеха вынырнуть и скрыться от него за кулисами. «Знает, что ее заставят из-за кулис возвратиться!» — угадала я.

Она по требованию зала не сразу, но появилась… Букеты, однако, в свои руки не принимала, — и их укладывали на краю авансцены.

«Небось, их оплатили ее родители», — предположила я, раздираясь той самой завистью, от которой мама заклинала меня избавиться. Но как я могла избавиться, если в одном из романов с выгодой для себя прочла, что «характер человека — это его судьба»?

Но именно судьба насмешливо допустила, чтобы, находясь вдали от авансцены, я не удостоилась хоть взглядами выраженного «спасибо». От растеренности я благодарно прижимала руки к груди, как если бы те «спасибо» звучали. Это, думаю, выглядело смешно.

Самый роскошный букет протянул тёзке Лион.

«Небось, вагоны разгружал, чтоб нагрузиться таким букетом!» — констатировала я так убежденно, будто мне это доподлинно было известно.

Меня же Лион не только цветами, но и единым взором не удостоил.

— Исполнение этого полонеза зависит от рояля не менее, чем от скрипки, — увещевала меня накануне мама. — Все ценители музыки это поймут!

Ценители поняли это скрытно, не обнаруживая своего понимания лично мне адресованными аплодисментами. Аплодисменты же в адрес моей тёзки дали ей возможность исполнить еще одно сочинение для скрипки, но уже не требовавшее рояльного сопровождения. «Нарочно такое выбрала!» — не угоманивалась я.

Ценители тёзку не скрытно, а завышенно (так виделось и слышалось мне!) оценили. Но меня интересовали не столько они, сколько вопивший «Браво!» Лион.

«А кроме призов и букетов, что еще Лион ей преподносит? И что она в ответ преподносит ему? Чем одаривают они друг друга, когда остаются наедине? И остаются ли?» Неизвестность раздирала меня подозрениями и ревностью. Тревожная неосведомленность принуждает додумывать, рисует картины того, чего опасаешься. Тем паче, что мы дошли до порога совершеннолетия.