Но Сибил то же самое думала обо всех мужчинах, и о Чайлде в частности.

Чайлд остановил машину перед входом в дом, благо можно было не утруждаться поисками стоянки, и вошел в подъезд. Он набрал на пульте домофона номер Сибил. Раздалось жужжание открывающегося замка. Он вошел внутрь, прошел холл до конца. Ее дверь была справа. Он постучал, и дверь распахнулась. На Сибил был длинный, спускающийся до пола, восточный халат с нашитыми на ткань большими красными и черными ромбами. На черных ромбах был нарисован анк – изогнутый крест древних египтян Сибил была босой.

Сибил исполнилось тридцать четыре года, у нее были длинные черные волосы, большие зеленые глаза, тонкий прямой нос, полные губы и бледная кожа. Она была красивой. Ее тело под кимоно было хорошо сложено, немного широковатые бедра не портили впечатления.

Ее апартаменты были светлыми, как и у него, в квартире преобладали белые цвета. Мебель отличалась изяществом. Длинная мрачная репродукция картины Эль Греко, висящая на стене, не соответствовала обстановке Чайлду всегда казалось, что продолговатый человек, распятый на кресте, с неодобрением смотрит на него.

Сегодня картина воспринималась расплывчатой. Даже всегда присутствующая в квартире голубоватая табачная дымка была серо-зеленой. Сибил закашлялась, когда закуривала очередную сигарету, ее лицо побледнело. Приступ кашля ее не удивил, во всяком случае, ничего нового не происходило. У нее была эмфизема легких, доктор еще два года назад советовал бросить курить, но его совет был проигнорирован. Смог в сочетании с курением только усиливал проявления болезни. Здесь Чайлд ничего не мог поделать. Если бы он начал возражать, дело кончилось бы еще одной ссорой.

В конце концов она пошла на кухню, чтобы принять лекарство. Когда она вернулась, на ее лице было вызывающее выражение, но Чайлд оставался спокойным. Он подождал, пока она не села на софу, стоящую напротив его стула на другом конце комнаты. Она бросила зажженную сигарету в пепельницу и сказала:

– Боже, я не могу дышать.

Что означало, что она не может курить.

– Расскажи мне о Колбене, – попросила она, а затем, спохватившись, добавила: – Могу я предложить тебе что-нибудь выпить?

Ее голос упал, она всегда забывала, что он завязал с выпивками четыре года назад.

– Мне нужно расслабиться, – сказал Чайлд. – У меня кончилась травка, сейчас ее не достать. Может, у тебя?

– У меня есть, – сказала она с пониманием.

Сибил поднялась и прошла на кухню. Скрипнула дверца шкафа, через минуту она вернулась с двумя белыми сигаретами с закрученными, как у конфеток, концами. Одну из них она отдала Чайлду. Чайлд понюхал маленький сверток. Запах тут же вызвал у него образы тупоконечных пирамид, построенных ацтеками. Их жрецов с острыми обсидиановыми ножами, обнаженных коричневых мужчин и женщин, идущих по красной равнине под свирепым солнцем. Затем он представил арабские фелюги, скользящие в Индийском океане Почему у него возникали эти представления, Чайлд не знал.

Он зажег сигарету, втянул в себя тяжелый дым и задержал дыхание. Он сделал попытку освободить тело и разум от ужаса, вызванного утренними событиями. Не имело смысла курить, если не было покоя в душе. Ему удалось освободиться от воспоминаний. Иногда приемы медитации, которым его обучал друг, срабатывали.

Он был детективом, а атмосфера ненависти и горя, в которую он был погружен, не способствовала занятиям медитацией.