— Полиция опечатала квартиру?

— Вы хотите еще раз туда заглянуть? — Она встала и сняла с крючка на стене ключ. — Мы можем пройти через котельную. Через входную дверь нельзя, сказали полицейские, пока не закончится следствие. И печать на двери тоже ломать нельзя.

Я спустился вслед за ней по лестнице в подвал, прошел через котельную и чулан в квартиру Вендта. Полиция здесь основательно потрудилась — все было перевернуто вверх дном. То, чего не нашли они, я тоже вряд ли найду.

Так прошло несколько дней. Я добросовестно делал свою работу, но ощутимых результатов не было. Я бы с удовольствием поговорил с Эберляйном, но он был в отъезде. Я был бы не прочь побеседовать и с сестрой Вендта. Она жила в Гамбурге, и у нее, как и у ее брата, не было телефона. Приедет ли она на похороны, фрау Бюхлер не знала. С отцом у нее были напряженные отношения, ее отношения с братом были не намного лучше. Я послал Дорле Мэлер, урожденной Вендт, письмо.

В один из этих дней мне позвонил Титцке:

— Спасибо за сообщение! Мне его тут же передали, и я сразу же приехал.

— Сообщение?..

Еще не успев договорить, я понял, о чем идет речь. Как же я мог упустить это из виду! Титцке прибыл на место убийства одновременно с полицией и «скорой помощью». Так быстро сообщить ему об убийстве мог только я. Или убийца.

4

Нос Пешкалека

На похоронах я всех увидел еще раз: Нэгельсбаха, товарища по университету, партнера по доппелькопфу, даму из Немецкого банка, тренера из эппельхаймского сквош-клуба, фрау Кляйншмидт и фрау Бюхлер. Не было только Эберляйна. Я пришел рано, сел на последнюю скамью и наблюдал, как маленькая часовня постепенно заполняется людьми. Потом вдруг сразу пришли человек шестьдесят. Из их перешептыванья я понял, что старый Вендт велел закрыть все офисы и пригнал весь личный состав на похороны. Сам он появился позже — высокий, грузный старик с окаменевшим лицом. Лицо его жены, повисшей у него на руке, было скрыто густой черной вуалью. Когда заиграл орган, на свободное место рядом со мной проворно уселся Пешкалек. Пока звучала первая песнь, он успел заменить пленку в своем фотоаппарате. Ни музыкальная аллюзия на градостроительный уклон фирмы — хорал «Иерусалим, ты град, вознесшийся высоко», — ни строгие взгляды фрау Бюхлер не могли воодушевить подданных Вендта: пение было жидким.

— А вы-то что здесь делаете? — толкнул меня локтем Пешкалек.

— Я могу спросить вас то же самое.

— Ясно. Значит, мы с вами делаем здесь одно и то же.

После священника слово взял заведующий отделением гейдельбергской психиатрической больницы. Он тепло и уважительно говорил о своем молодом коллеге, о его заботливом отношении к пациентам и активной научной работе. Потом вперед вышел тренер из Эппельхайма и задним числом произвел Рольфа в активные участники общественной жизни сквош-клуба. Когда звучала последняя песнь, дверь часовни тихо приоткрылась и внутрь вошла молодая женщина. Она нерешительно остановилась на пороге, поискала кого-то взглядом, потом уверенно направилась вперед и встала рядом с фрау Вендт. Сестра Рольфа?

У могилы я стоял в стороне. Нэгельсбах тоже держал дистанцию, чтобы лучше рассмотреть присутствующих. Пешкалек коршуном кружил вокруг скорбящих родственников и знакомых, щелкая затвором фотоаппарата. Когда последний из сотрудников Вендта бросил лопатку земли на гроб, толпа быстро рассеялась. Где-то на заднем плане завелся маленький экскаватор, с помощью которого могильщики сегодня облегчают себе жизнь.

Ко мне подошел Пешкалек.

— Вот и все.

— Я тоже подумал об этом.

— Вы знали Вендта лично?

— Да. — Я не видел причин скрывать это от него.