— Забинтуй рану!.. — Филипп зажал рану левой рукой и говорил тихо, но четко. — Туго, и поскорей. Селезенка… кровь хлещет как из ведра… Разорви свою рубаху.

Я снял пиджак и рубаху, но никак не мог оторвать кусок ткани, и отдал ее Фюрузан. Та зубами стала отдирать полоску за полоской.

— Туже! — прикрикнул на нее Филипп, когда она начала бинтовать его.

Прохожие останавливались, интересовались, что случилось, предлагали помощь.

— Скажи, пусть твоя сестрица-дурносмешка вызовет такси с Парадеплац! А ты, Герд, позвони моим на отделение и поставь их под ружье — пусть готовят операционную. Зараза! Он мне и легкое зацепил… — У Филиппа был полон рот крови.

Сестра понеслась через площадь. Мне от телефонной будки было видно, как она через несколько минут вернулась на такси. Рана была забинтована, Фюрузан помогла Филиппу добраться до машины, и водитель, не видя крови, а видя лишь мокрый сбоку темно-синий шелковый костюм, наверное, принял его за помятого пьяного. Фюрузан тоже села в машину. Мать тем временем отгоняла любопытных прохожих. Я не знаю, что Фюрузан сказала водителю, но машина сорвалась с места так, что взвизгнули шины.

18

Мир в сердце

— Насколько я могу судить, все обойдется. Мы удалили селезенку и починили легкое. — Врач, оперировавший Филиппа, снял зеленую шапочку, скомкал ее и бросил в корзину для мусора. Увидев, что я курю, он сказал: — Дайте и мне сигарету.

Я протянул ему пачку, щелкнул зажигалкой.

— Мне можно к нему?

— Пожалуйста. Только наденьте халат. Он, правда, еще нескоро очнется. А когда придет его подруга, она вас сменит.

Приехав в больницу, я уже не застал Фюрузан. Может, она в этот момент как раз отправляла на тот свет своего брата. Или мирилась с ним. А может, злилась на Филиппа и не хотела его больше видеть. Я сидел у его кровати, слушал его тяжелое дыхание и тихое шипение насоса, шланг от которого вел под ночную рубаху и скрывался между ребрами. Другой шланг соединял капельницу с кистью руки. Влажные волосы прилипли к потному лбу. Я до этого не замечал, какие они тонкие и редкие. Может, мой тщеславный друг пользовался феном? Или я просто не присматривался? Ему плохо вытерли кровь вокруг рта; она засохла и шелушилась в уголках губ. Веки время от времени подрагивали. Солнечные лучи, льющиеся сквозь жалюзи, прочертили в воздухе косые полосы. Они медленно перемещались по линолеуму, вскарабкались на кровать и на стену. Когда сестра меняла капельницу, Филипп проснулся.

— Мария с красивыми ушками… — Потом он узнал меня. — Запомни, Герд: какие мочки ушей, такие и груди…

— Ай-яй-яй, господин доктор! — подыграла ему Мария.

— Мне, конечно, лучше помолчать… — прошептал Филипп. Ему трудно было говорить.

Сестра закончила и вышла, тихо закрыв дверь. Через какое-то время Филипп знаком попросил меня пересесть к изголовью.

— Селезенку вырезали? Насос работает? Мне как-то снилось, что я умираю. Я лежу в больнице, в палате и в такой же кровати, как эта, и прощаюсь со всеми своими женщинами…

— Со всеми?.. — Я тоже говорил шепотом. — И они стоят в очереди, которая тянется снизу, по лестнице, по коридору до самой палаты?

— И каждая говорит мне, что не встречала другого такого, как я…

— Мгм.

— А я говорю каждой, что не встречал другой такой, как она…

— Тебе понадобится палата с двумя дверями: одна напротив другой.