Крот помнил еще, что ватрушками раньше назывались вкусные лепешки с творогом в середине, но никак не мог взять в толк, как можно на них кататься.

– Так назывались раньше сани надувные – тюбинги, ватрушки, – сжалившись над ним, пояснил Айрон. – Еще какое-то было у них кондитерское название – бублики, что ли? Круассаны? А, нет, вспомнил – пончики!

Крот сердито мотнул головой. Никогда не случалось ему в детстве кататься на надувных санях. На обычных, ободранных, с полозьями, доставшихся по наследству еще от деда, – это да. А еще разве что на ледянке. Хотя разве это главное? Главное – чтоб горка была крутая, а вместо санок можно хоть поднос из столовой приспособить, что они однажды с пацанами и сделали. Вспомнив зимние забавы, Крот опять загрустил. Теперь это все в прошлом, никогда больше не скользить ему с горы, замирая от восторга. Зимой теперь лучше лишний раз на поверхность не выходить – снег заметает развалины, заблудиться легко, а там и замерзнуть недолго.

Тогда, в прежней жизни, он больше всего любил зиму и лето. Зимой снег укрывал всякий мусор, обычно валявшийся везде – фантики, окурки, осколки бутылок, сигаретные пачки, собачьи колбаски, – и становилось бело и празднично. Весной все это вытаивало и вид являло очень неприглядный – до тех пор, пока не появлялись первоцветы, заботливо высаженные на газонах возле дома, а потом зеленая травка не скрывала этот хлам, временно примиряя с окружающим. Летом было хорошо – можно было гонять на карьер на стареньком велосипеде, купаться, несмотря на запрещающие знаки. Осенью начинались холода и дожди, и на Крота нападало уныние – до первого снега.

– А я, кстати, тоже не зря сходил, – довольным голосом произнес Айрон. – Мы тут с одним мужиком слегка бухнули, он мне кое-чего поведал.

Все взгляды обратились на него.

– У местных отношения с большим метро уже давно непростые. Еще до того, как на Пролетарке полигон устроили. Раньше-то ходили и отсюда к нам, и обратно. А только один раз случай вышел нехороший. Тут у них после Катастрофы в самом вроде как удобном положении оказался Рязанский проспект. Они на паре газелей стали рейсы устраивать в Ашан на Рязанке – продукты оттуда возили. Только вот однажды наткнулись они там на других сталкеров. То ли это группа с Площади Ильича была, то ли с Пролетарки – доподлинно неизвестно. Но в общем, вышла у них размолвка, не поделили они добычу – и рязанские покрошили тех ребят в капусту. С тех пор не то чтоб рейсы они прекратили, но осадок, как говорится, остался. И слух об этом даже в большое метро просочился. То ли кто-то после там побывал и останки те видел… в общем, отсюда и взаимное недоверие возникло, а полигон – это уж потом усугубило напряженность.

– И что это нам дает? – задумчиво спросил Литвин.

– Любые слухи полезны, – сказал Крот.

– И еще кое-что, – Айрон обвел всех глазами, самое любопытное он явно приберег напоследок. – Говорят, в этих краях был какой-то НИИ, в котором чуть ли не ядерный реактор работал. В подвале.

Все переглянулись.

– Интересно, что там теперь? – сказал Следопыт, но как-то не очень уверенно. Судя по голосу, ему вовсе не было интересно.

– Это только слухи, наверное, – сказал Федор.

Литвин поглядел на него так, словно на языке у него вертелось: «Ты-то откуда знаешь?»

– Вопрос в том, собираемся ли мы их проверять, – буркнул Крот.

– Подождем пока, – сказал Литвин. – Давайте сегодня еще осмотримся, соберем побольше информации – а завтра в ночь отправимся наверх. В парк для начала. Чувствую я – не зря комендант нас так настойчиво отговаривал туда идти.