— Он может оказаться одним из подозреваемых по делу Мэттьюза. — Я снова сел.

— Кажется, я не совсем вас понимаю. Человек, у которого солидное криминальное досье, ныне умерший, предположил что Вэймен был любовником женщины, навещавшей Шона Мэттьюза, и это делает его подозреваемым?

— Да, именно так. Он действительно может оказаться подозреваемым, поэтому я счел нужным побеседовать с ним.

— Да вы хоть знаете, кто такой Нил Вэймен?

— Знаю, и это еще одна причина считать его подозреваемым, у него достаточно возможностей и жестокости, чтобы убрать Шона Мэттьюза и Крейга Макбрайда.

— А также достаточно опыта в сокрытии своих следов. Даже если он и замешан в этом деле, в чем я лично сомневаюсь, так как он не из тех, кто питает сентиментальные чувства к женщинам, будет крайне трудно что-либо доказать.

— Значит, нам и пытаться не нужно?

— Дело в том, что Вэймен — крупная рыба и это задача подразделения по борьбе с организованной преступностью — добывать доказательства против него и его сообщников. Они не одобрят то, как вы на него набросились. Я думал, вы собирались поговорить по этому делу с сотрудниками СО7.

— Собираюсь. Я жду, когда мне перезвонит Азиф Малик.

— Ну так и займитесь этим.

— Послушайте, я поступил правильно…

Его рука опять замаячила перед лицом, и мне пришлось замолчать.

— Вы хороший полицейский, Джон, — заговорил он снисходительным тоном, как будто я не был только рангом ниже и всего на несколько лет моложе его, — и все мы очень довольны вашими успехами, но не пытайтесь перепрыгнуть через себя. Это и для вас, и для участка может закончиться серьезными проблемами. Понимаете?

Я вздохнул, понимая, что он прав и я допустил ошибку, решив встретиться с Вэйменом, вместе с тем отчаянно мечтая снова получить звание инспектора, чтобы мне не приходилось отчитываться перед Каппером.

— Да, сэр, — неохотно согласился я.

— И в будущем не встречайтесь ни с Нилом Вэйменом, ни с его сообщниками, не поговорив прежде со мной. О'кей? Не думайте, словно я вас не поддерживаю, но так будет лучше.

Я кивнул, но отвечать не стал. После разговора я побрел к себе за стол и принялся составлять отчет, собирая все известное нам на данный момент. Каппер только один раз отвлек меня, спросив, пытались ли мы найти Фаулера. Я ответил, что, конечно, пытались, но пока безуспешно.

— Вот на его поисках нам и нужно сосредоточиться, — назидательно приказал он, кивая, как будто соглашался сам с собой, — это была еще одна из его неприятных привычек, появившаяся якобы оттого, что с ним никто не соглашался.

Я просто промолчал.

Ровно в пять Каппер собрался уходить домой, заботливо посоветовав мне не слишком засиживаться.

— Нужно время от времени проветриваться. — Он снова соорудил свою подлую улыбку. — Тогда вы не будете чувствовать сильного переутомления от работы.

Я не стал ему говорить, что для этого уже поздно, просто опять уткнулся в бумаги, радуясь наконец-то наступившему одиночеству.

Иногда бумажная работа оказывает лечебное действие. Она скучная и нудная, но когда ее накапливается слишком много, тебя охватывает какой-то душевный подъем и ты достигаешь состояния, похожего на нирвану, пока механически пишешь и пишешь, а мыслями пребываешь где-то в спокойном и приятном мире, свободном от помех, от соревнования воли и бессмысленной конфронтации.

Я как раз ощутил подобную эйфорию, может, даже улыбался такой же идиотской улыбкой, как у Каппера, когда дверь вдруг открылась и вошла констебль Бойд.