Родионов стал взволнованно прохаживаться взад-вперед около заветной двери, лихорадочно соображал. Дело представлялось совершенно ясным, удача сама лезла ему в руки, нужно было только чуточку наглости и решительности. Не додумав своих действий до конца, полагаясь полностью на вдохновение и порыв, он уверенной рукою открыл дверь и вошел.

Обстановка ему сразу не понравилась. Не понравились, во-первых, зверские рожи охранников, которые молча и настороженно уставились на него. Во-вторых, Людка эта…

— Здравствуйте! — проговорил он по возможности бодро и непринужденно, затем озабоченно взглянул на часы. — Я, кстати говоря, за билетами…

— Ступай в кассу. — равнодушно сказала Людка и отвернулась.

Павел потоптался, двинулся было к двери, но вспомнив взгляд Ольги, вернулся.

Секунд десять Людка делала вид, что его не замечает, жевала жвачку. Затем перевела взгляд на Павла, но все равно глядела как-то сквозь него… Он подступил поближе, оглянулся и вдруг подмигнул ей неожиданно для себя. Проклятая Людка не шевельнулась, сидела как истукан.

— Я Филин! — голосом разведчика произнес Родионов.

Повисла гробовая тишина.

Через полминуты Родионов выбирался из зарослей колючих кустов. Голова гудела и кружилась. Трясущимися руками извлек он носовой платок, приложил к разбитым губам. Слава Богу, отделался он легко, без переломов. Слишком уж насмешил он охранников, которые и теперь еще хохотали там, за стеклянной дверью.

Эти несколько секунд унижения и позора пролетели в дергающемся ускоренном ритме, словно перед ним прокрутили старую черно-белую кинокомедию. Как только подхватили его под бока эти бульдоги и понесли к приоткрытым дверям, в ушах у Павла забренчала развинченная таперская музычка: тум-ба, тум-ба, тум-ба, тум-ба! — сопровождающая эти мелькающие немые кадры. Точно в такт ударился Пашка лбом в створку двери, которая широко распахнулась от этого удара. Его даже и не били толком, просто отвесили два равнодушных свинцовых тумака и еще раз дали вдогонку по шее, отчего он провалился в акацию…

И даже в машинальном движении собственных ладоней по пылающему от стыда лицу узнал Родионов классический жест, с которым киношный недотепа стирает липкий крем расквашенного об его морду торта. Но самое сильное чувство, испытанное Родионовым в эти секунды, был страх влюбленного Петрушки — только бы Ольга не видела! Только бы не видела!..

К счастью, она в этот момент объяснялась с двумя очередными приставалами, которые совали ей в руку белый прямоугольничек визитной карточки, а может быть, и входной билет — с такого расстояния определить было невозможно.

Эти пятьдесят шагов Родионов использовал на то, чтобы успеть восстановить ровное дыхание, напустить на лицо беспечное выражение, зализать сочащуюся ранку на губе и еще раз промокнуть ее платком. Однако его усилия оказались напрасными.

— Он уже подраться успел! — ахнула Ольга. — И рукав оторван. И колено в грязи… — поворачивала она его, как провинившуюся куклу. — Странный у тебя характер, Родионов…

Он послушно подчинялся ее осторожным ласковым рукам и виновато молчал.

— Билетов, разумеется, нет, — она коснулась пальцами голого Пашкиного плеча. — Не страшно, по шву разорвано…

От этого легкого скользящего касания Родионов замер, почувствовав, как тяжело и опасно колыхнулось в груди.

— Я для тебя сирени наломал, охапку. Не тащиться же с нею через весь город, — заговаривал он и себя и Ольгу. — Она там. На столе у меня. Заготовлена. Ждет тебя…

— Сирень цветы соблазна. — усмехнулась она.

Они двинулись по пустому бульвару, оставив за спиною Дворец с толпою у входа.