— И где живет на Медвежьих Озерах доктор Саддак Хашиги.

— Верно. Детей находили либо на дорогах, либо возле населенных пунктов. Блуждающих, бредущих неведомо куда, в полном беспамятстве. Я бы даже сказал — без тени разума в глазах. Словно этот разум был просто-напросто изъят. Но — никаких следов сексуального насилия. Маньяка нельзя назвать половым извращенцем. Его это не интересует. Он делает длинные надрезы на лице ребенка, от губ — к ушным раковинам, через всю щеку.

— Раны линейные?

— Да. Рваных не было ни одной. То есть он орудует не каким-нибудь ржавым кухонным ножом, а бритвой или скальпелем.

— Скобки?

— Нет, ни скобок, ни швов не накладывает. Но раны не инфицированные, заражения нет. Заживают сами.

— Одна-две недели.

— В течение этого времени он, очевидно, где-то держит ребенка. Прежде чем выпустить. А пока приводит жертву в невменяемое состояние. Впрочем, сама такая операция уже способна лишить разума. А потом лицо превращается в смеющуюся маску, сам знаешь.

— Действительно, Квазимодо, — в раздумье произнес Тероян. — Гюго. А где сейчас жертвы?

— Кто в клинике, а кто уже у родителей. Не откажешься же ты от своего чада, каким бы он ни стал по вине мерзавца?

— Реакция детей — истеричный смех, плачь?

— Ну да, другой нет! — Карпатов раздавил окурок, как гусеницу. — Я же говорю: разума нет. Они превращены в зверюшек, прости за сравнение.

— Может быть, он мстит за что-то их родителям?

— Мы проверяли эту версию. Но тогда и родители, хотя бы кто-то из них, должны знать друг друга. Нет. Во всех тринадцати случаях — последний, правда, только принят к производству, — никто никого не знает. Все совершенно случайные люди. Никакой связи. Профессии — самые различные: от кладовщика до бизнесмена. Никаких требований выкупа или угроз. Исчезновение ребенка — гробовое молчание — затем появление уродца. Что это, тяжелая форма шизофрении?

— А почему ты думаешь, что маньяк — один-единственный?

— А мы так и не думаем, — сощурился Карпатов. — Это все газетчики. Им нужно персонифицировать зло в одном человеке. Может быть, там двое-трое… Пока мы только топчемся на месте. Честно говоря, не за что ухватить. Какой-то призрак. Тень отца Гамлета. Улики — хрен с ними, кое-какие есть, не в них дело. Главное, понять, для чего он все это вытворяет? Ведь есть же у него какая-то цель? Какая-то своя, пусть сумасшедшая, идея? Какой-то гиперсдвиг?

— А прежде, в других городах ничего схожего не было?

— Нет. Это наш, московский маньяк. Гастролер исключается. Где-то здесь у него должно быть убежище, где он мог бы держать детей, пока не заживут раны. И в это время доводить их до состояния полного помешательства.

— Удалять разум.

— Именно. Поэтому я сомневаюсь, что твоя девушка, Глория, побывала у него в руках. Она лишилась памяти лишь частично, разум ее сохранен. Следов насилия нет, тем более этих чудовищных надрезов. И кроме того, он занимается детьми, а не взрослыми девушками. А если бы она случайно стала свидетельницей его преступлений, то вряд ли бы он оставил ее в живых. Маньяк слишком осторожен.

— Но, послушай, Олег, а если он не в силах убить человека? Если он способен только на то, чтобы причинить ему физические и моральные страдания, раздавить психику? Мог он отпустить девушку после того, как убедился, что она уже не представляет для него опасности, что память ее безвозвратно утеряна? Он мог знать, что в таких случаях ее восстановление крайне сложно, почти исключено.