– Ты почему не приходил вчера?

– Был занят.

– Молодец, продолжай дальше в том же духе, рискуй своей шкурой, пожалуйста. Сдается мне, что возможность излечиться тебя даже пугает…

Грация, в дверях:

– Пустой номер, комиссар. Ночной сторож помнит, что какая-то машина припарковалась за складом, но номер не разглядел…

По ночам – валиум, чтобы таращиться в потолок туманным взором.

По утрам – стимуляторы, чтобы проснуться.

В зеркале – незнакомое лицо.

Галли Марианджеле удалось вскарабкаться по откосу на железнодорожные пути, и все-таки он ее настиг, схватил за волосы (отчет патологоанатома: повреждения волосяного покрова затылочной части). Заломил руку за спину (вывих ключицы и смещение лучевой кости), потом разбил ей голову о рельсы (множественные переломы носа и скуловой кости, лобная кость вдавлена). Никакой зацепки.

Грация, в дверях:

– Пустой номер, комиссар…

Фумагалли Антониетта.

Никакой зацепки.

Ралли Джованна.

Никакой зацепки.

Рита.

Никакой зацепки.

Франческа.

Никакой зацепки.

Маринелла.

Никакой зацепки.

В субботу, поздно вечером, я сжимаю в кулаке пустую пачку из-под сигарет, тру глаза ладонями и в тишине почти пустого комиссариата испускаю истошный вопль во всю силу легких. Постовой распахивает дверь, хватаясь за кобуру пистолета.

– Боже мой, комиссар, что случилось?

– Ничего. Рылся в ящике, защемил палец.

– Наверно, было чертовски больно, раз вы так заорали… С вами точно все в порядке? Уже поздно, комиссар, почти одиннадцать… Может, вам лучше пойти домой?

Я еду домой. Припарковываю машину поодаль и, сунув руки в карманы, двигаюсь по тротуару еле-еле, на негнущихся ногах, так широко раскрыв глаза, как будто кто-то раздвинул мне веки.

Прохожу под фонарями – мелькают, сменяя друг друга, конусы тени и пирамиды света.

Я так пристально вглядываюсь в асфальт, расстилающийся впереди, что больше ничего не вижу.

Только слышу звуки.

Визгливый рокот мопеда, сухой треск раздавленной пластмассы: уличные шумы вокруг меня.

Зато чавканье моих резиновых подошв отдается в голове с каждым шагом.

Автомобиль трогается с места, волоча за собой непрерывный скрежет пробуксовывающей передачи.

Перестук высоких каблуков в двух шагах от меня; влажно чмокают открывающиеся губы, гнусавый голос трансвестита ребячливо тянет слова:

– Что такой надутый, дядя: не можешь покакать?

Дойдя до мигающего фонаря, я опять слышу за спиной шаги, и меня пробирает дрожь. Только и всего, что скрипят кожаные туфли, неторопливо, размеренно, – но я напрягаюсь, ускоряю шаг, в два прыжка достигаю своего подъезда, одной рукой хватаюсь за дверную ручку, другой нашариваю в кармане ключи. Боюсь обернуться, сам не знаю почему.

– Что вы имеете против меня, комиссар Ромео?

Мой пистолет заперт в ящике письменного стола. Паника охватывает меня, я просовываю указательный палец в кольцо с ключами, приспосабливая их под кастет. Инженер делает шаг вперед, мигающий фонарь на мгновение освещает его, потом гаснет. Он одет, как в прошлый раз: в пиджаке, при галстуке; синий костюм, рубашка в голубую полоску.

– Не могу взять в толк, откуда такое ожесточение. Почему вы хотите припереть меня к стене? Что я вам сделал? Что вам от меня нужно?

Я не понимаю. Мне страшно. Голос у меня садится, прерывается:

– Вы их убили. Всех. Вы не можете этого отрицать… Вы их убили.

– Нет… – Инженер мотает головой.