Как неудачно сложилось… Или удача тут не при чем? Нечему было возгораться на пыльных стеллажах в царстве мертвых улик. Все мало‑мальски опасные предметы отправлялись вначале на стол к экспертам‑криминалистам – мало ли какое проклятье там наложено. И не курил старик Илларион – богопротивное, дескать, занятие, хотя даже из бывших и нынешних орденцев каждый второй смолит. Как ни боролся с этим злом меченый предстоятель – не извел, только позору нахлебался. (Кстати, а почему богопротивное, собственно? Конечно, в Америке при посредстве этой травки кого только не вызывают… а хотя бы и самого Колибри‑Левшу в наинеприятнейших его ипостасях… но то в Америке, а попробуйте у нас в Нечерноземье помолиться индейским богам! Да вас последняя кикимора на смех поднимет).

А вот если шальную искру в хранилище подбросили, тогда дело мое дрянь. Конечно, сейчас не старый режим, но охранительные чары на здании обновляются регулярно, и чтобы обойти их, нужен или сильный маг… или предатель.

Последняя мыслишка проскользнула так незаметно, что я не успел ее придавить в зародыше, как мерзкого гада. Нет, лучше я буду грешить на чернокнижников. Тем более, что из наших ребят нет никого, о ком я мог бы подумать настолько плохо.

Трое человек, билось у меня в мозгу. Трое погибли из‑за парамоновских бумаг. Нет, пятеро – сам газетер и охранник из «Чингисхана», который тоже не жилец.

Что же такого накопал неуемный Парамоша в пермских лесах?

Всеволод Серов, четверг, 17 июня

От остановки путь мой лежал через луг – широкий, недавно скошенный. Вокруг копны сена с сердитым жужжанием вились пчелы – жаловались, надо полагать, что нектар весь высох. А за лугом тропинка сворачивала, огибая холм, увенчанный особняком председателя садово‑огородного товарищества, похожим больше на бункер в занавесочках. Вообще‑то к Громовой дачке существовала и другая дорога – та, по которой подъезжал всяческий гужевой транспорт. Но, чтобы выйти на нее, мне пришлось бы сделать крюк в добрых три версты. Таковы уж причуды подмосковных геодезистов. Кроме того, тропинку через луг я любил. Даже в нынешнем, слегка похмельном и совершенно невыспанном состоянии.

Но собственно дом с нее углядеть было никак невозможно – мешал уже упомянутый холм с джинноубежищем. Поэтому зрелище, открывшееся моему взору, когда я, перевалив за гребень, вывернул к ограде, застало меня врасплох.

Дома не было.

От чистенького белого флигелечка, в котором мы с Громом всего несколько дней назад осторожно прихлебывали эльфийский чай, осталась только черная проплешина.

Я осторожно приблизился к краю пепелища, опустился на колени и коснулся пепла.

Сухой, серый и мелкий, почти пыль. После обычной саламандры такого не остается. Духи огня переменчивы, они хватаются за один предмет, тут же бросают его и перескакивают на следующий. Обычные духи огня…

И память услужливо развернула картинку – Кандагар; вечернее, быстро темнеющее небо, черный зев пещеры, на фоне которого бьется ослепительно‑белая бабочка «гатлинга», пули цокают вокруг, рикошетя от камней, и рыжий Серега Лялин, приподнявшись, наводит на пещеру «шайтан‑трубу», дергает спуск – из трубы с шипением вырывается рой и, увеличиваясь в размерах, уносится вверх по склону, несколько секунд пещера кажется наполненной ярко‑алыми нитями, а потом огненные точки вырываются наружу и, пролетев несколько саженей, гаснут.

Когда мы вошли в пещеру, там везде – на стенах, потолке, на том, что осталось от расчета «гатлинга» и от самого «гатлинга», – лежал такой же сухой серый пепел.

Однако! «Огненные шмели», сколь мне мнилось, до сих пор считаются секретным оружием.