– Понял! – воскликнул я. – Вы говорите только то, что считаете нужным, он же все принимает за чистую монету.

– Правильно, Максим, я снабжал его той информацией, которая была мне выгодна.

– Почему же вы не открылись мне, Семен Кондратьевич? – спросил я, с горечью сознавая, что и на этот раз не удостоился доверия капитана Щеглова.

– По той же причине, что и в случае с просьбой Мячикова не открывать тебе тайны Хомякова. Пойми, Максим, Мячиков – артист, и артист отнюдь не плохой, и тягаться с ним в актерском мастерстве я бы тебе не посоветовал. Затей ты с ним игру, он бы тебя в два счета раскусил.

– Выходит, владелец «жучка» – все‑таки Мячиков?

– Он самый. Правда, в тот день, когда убили Потапова, наверняка я этого не знал. Догадка пришла не сразу, но уже к вечеру я точно знал, кто владелец «жучка». Мячиков несколько раз выдал себя, упомянув в разговоре со мной о фактах, которые были известны только тебе и мне. А ухватившись за ниточку, я уже специально подбрасывал ему дезинформацию, подстраивал ловушки. Потому‑то я и не был откровенен с тобой, Максим, ты уж прости меня, старика. Не мог я говорить всей правды, зная, что каждое мое слово фиксируется, но, учитывая профессионализм противника, я избегал и прямой лжи. Кстати, о ловушках. Помнишь историю с рацией? Так вот, эта история не что иное, как инсценировка.

– Инсценировка? – удивленно спросил я.

– Именно. Впервые о рации и о времени выхода в эфир я упомянул в присутствии Мячикова, надеясь, что он клюнет на эту приманку. И он клюнул. Это произошло как раз после убийства Потапова. Вспомни, мы только что вернулись из столовой – ты, я и Мячиков. Накануне обеда ты имел очень содержательную беседу с доктором Сотниковым – открылась масса неожиданных фактов. Мячиков же, понимая, что все эти события наверняка заставят меня связаться с руководством и просить высылки опергруппы, чего я, собственно, и не скрывал, улучает удобный момент, проникает в наш номер – это происходит между двумя и тремя часами пополудни, когда мы с тобой усмиряем людские страсти, вызванные смертью Потапова, – находит рацию и приводит ее в негодность. Я возвращаюсь в номер, как будто ни о чем не подозревая, пытаюсь выйти в эфир, замечаю некоторые неполадки в рации, но не придаю им значения. Мячиков все это великолепно слышит и наверняка торжествует. Торжествую и я, так как затея моя удалась. Чуть позже, когда бдительность Мячикова несколько притупляется, я на пару минут выскакиваю из номера в безлюдный холл и связываюсь с угрозыском по другой, исправной, рации, которую всегда ношу с собой.

– Вторая рация? – восхищенно произнес я. – Ловко!

– Вечером я снова пытаюсь выйти в эфир с помощью первой рации – и снова Мячиков слышит меня. На этот раз я «догадываюсь», что рация выведена из строя и что дело наверняка не обошлось без Артиста. Тогда‑то я и заявляю о намерении идти за подкреплением пешком, через лес. Я постоянно держу Мячикова в напряжении, наступаю ему на пятки, «выкладываю» все новые и новые сведения, причем говорю исключительно правду, но, разумеется, не всю. Словом, я даю ему понять, что иду по верному следу, хотя и далек еще от истины. Поскольку же формально мы заключили соглашение о сотрудничестве и совместном ведении следствия, я повторяю ту же информацию и в личных беседах с ним. Все эти ухищрения необходимы для того, чтобы не вызвать у него и тени подозрения об истинном ходе расследования. Согласись, что лучше самому направлять ход мыслей преступника, чем быть в неведении относительно его намерений и источников информации.

Щеглов перевел дух, прошелся по комнате и замер у окна. А за окном стояла морозная февральская ночь, усыпанная светящимися точками далеких звезд вперемешку с желтыми квадратами людских жилищ.