– Значит, и в этой смерти повинен Мячиков, – глухо произнес я, качая головой.

– Да, Максим, – в тон мне ответил Щеглов, – и эта смерть тоже на его совести. Перед нами самое настоящее убийство. То же подтверждает вскрытие: анализ крови Сотникова показал, что содержание алкоголя в ней превышает все разумные пределы; в таком состоянии он просто физически не мог подняться с кресла, не говоря уж о том, чтобы забраться под потолок. Впрочем, первые сомнения у меня зародились еще тогда, при первым осмотре места происшествия. По‑моему, ты тоже тогда что‑то заподозрил.

– Да, – кивнул я, – мне показалось странным, что под вентиляционной решеткой не оказалось ничего, на что самоубийца должен был бы встать, чтобы укрепить веревку и затем свести счеты с жизнью.

– Вот именно, – согласился Щеглов, – я тоже обратил внимание на эту деталь. Пожалуй, это главный просчет Мячикова в данном деле.

– Страшный человек, – покачал я головой в раздумье. – Меня аж дрожь пробирает, когда я вспоминаю, что жил с ним в одном номере.

– М‑да, – протянул Щеглов, – человек с извращенной и изуродованной душой… Кстати, надо отдать ему должное – поднять тело молодого здорового мужчины на такую высоту не каждому под силу.

– Что же дальше? – спросил я. – Нашел он омнопон или его опять постигла неудача?

– Увы, поиски его успехом не увенчались. Он переворачивает вверх дном весь кабинет, но ничего не находит. В номер возвращается тем же путем. Всю эту операцию он успевает провернуть менее чем за час – с двадцати двух ноль‑ноль до двадцати трех ноль‑ноль – за тот самый час, когда ты дежуришь на лестнице. Тем временем Баварец ждет, когда ты покинешь лестничную площадку, чтобы послать своего человека наверх, на четвертый этаж. До поры до времени он не хочет вводить в игру неизвестное тебе лицо, а это неминуемо произошло бы, попытайся эмиссар Баварца пройти мимо тебя. Весь этот час за тобой следят, следят с пристрастием, с нетерпением. Самое же любопытное в этом деле то, что и ты, и я, и Баварец – все мы, порознь, не сговариваясь, действуем по сценарию Мячикова! Никогда себе не прощу этой ошибки… Мячиков же, вернувшись в номер, мечется и стонет, изнывая от отсутствия наркотика. Какое‑то шестое чувство подсказывает мне, что в эту ночь должно что‑то произойти, поэтому я с таким пристрастием прислушиваюсь ко всему, что происходит в мячиковском номере. Если встреча с Клиентом намечена именно на эту ночь, думаю я про себя, то Мячиков наверняка должен покинуть номер и ждать в более удобном для приема гостя месте. Памятуя о первых двух ночах, я жду, когда мячиковский магнитофон снова заработает, что должно будет означать его отсутствие. Я с нетерпением жду его храпа – но так и не дожидаюсь. Мячиков и на этот раз обводит меня вокруг пальца: он действительно включает магнитофон, но теперь вместо храпа у него записаны стоны, жалобы на здоровье, шаги, вздохи – словом, именно те звуки, которые наиболее уместны в данной ситуации. Мячиков дважды включает магнитофон – и дважды оставляет меня в дураках. В первый раз он ставит кассету в десять часов вечера, как раз накануне визита к доктору Сотникову. Вторично он ставит кассету в начале двенадцатого, когда отправляется в свое второе путешествие по дому отдыха.