— Простите великодушно, вы к кому?

— Я приехала... повидать одного человека, студента... Здесь, в седьмой палате...

— Здесь, в седьмой палате, — нетерпеливо перебила ее женщина, — лежит мой сын Вадим Карицын.

— Вы, значит, мать Вадима... — Галя не знала, как поступить, что сказать в следующее мгновение. — Я тоже к нему...

Женщина молчала. Молчание было тягостным, и Галя поняла, что нужно что-то, хотя бы что-то говорить ей самой.

— Я тоже к Вадиму... Мне сказали, что ему уже намного лучше и что скоро...

— О боже! О чем вы говорите, девушка?

Галя потупилась.

— Подумать только, он и в деревне успел завести роман! Вы ведь из деревни, милочка? Я не ошиблась?

— Нет, вы не ошиблись. Но я вас не совсем понимаю, — с трудом пролепетала Галя, чувствуя, что еще одно мгновение, и все рухнет, восторжествует несправедливость, нелепость, обман, лицемерие, ложь. Галя собрала все силы и попыталась улыбнуться. Все уже рушилось, но ей просто не хотелось верить в это.

Улыбки у нее, должно быть, не получилось, потому что женщина тут же удивленно посмотрела на нее и сказала, усмехнувшись:

— Так вот, девушка, ему нужно закончить институт. Да и после... после института он собирается учиться дальше. Кстати, он мне писал о вас. Так что мы, в некотором роде, уже знакомы. И той информации, которой я располагаю, вполне достаточно для того, чтобы мне можно было с учетом всех «за» и «против» судить о случившемся и уберечь вас, именно вас, от того, что еще, к счастью, не случилось. Я знаю своего сына так, как, поверьте, его никто не знает: он не способен на тот шаг, о котором вы сейчас задумались, он, если это позволит, погубит и себя и вас. Он просто-напросто мальчишка и не ведает, что творит. К тому же Вадим — натура увлекающаяся, и я склонна предполагать, что вы — его очередное увлечение. И только-то. Точно такие же восторженные письма он писал мне, когда знакомился с другими девушками. А теперь представьте, что через некоторое время он попросту охладеет к вам.

— Но мы ведь любим друг друга, — пыталась защититься Галя.

— Любовь, милочка моя, — это, если хотите, радуга, у которой есть изнанка. Да, к сожалению, так вот устроено. Грустно, но так. Впрочем, если вы действительно любите Вадима, то должны подняться выше собственного эгоизма и попытаться хотя бы понять его стремление в науку и найти в себе силы не мешать ему устраивать свое будущее так, как оно ему представляется. У вас тоже все еще впереди. Так что подумайте, прежде чем переступить порог.

— Все верно, вы своего добились, и я сейчас уйду. Хотя я вам не верю. И не уверена в том, что и Вадим будет вам, матери, благодарен за этот разговор, если конечно, он о нем узнает. — Галя повернулась и быстрыми шагами пошла по коридору.

Позади послышались торопливые шаги. Галя сорвала с себя халат, бросила его на кушетку. Скорее вон отсюда, на улицу, куда угодно, только поскорее! В лицо ударило холодом, напоенным дождем и запахом прелых листьев. Это немного успокоило ее, потому что напоминало дом. Но слезы все же прорвались и текли по щекам. Галя вытирала их озябшими ладонями, всхлипывала и думала о том, что та женщина, оказавшаяся матерью того человека, которого она любила, все же не права. Не права! Не права! Не права! Тысячу раз не права! У радуги нет изнанки! Радуга и с обратной стороны — радуга! У радуги нет обратной стороны! Нет обратной стороны у радуги! Нет! Нет! Нет!

Она прошла еще немного по мокрому, заваленному желтой листвой асфальту и остановилась на троллейбусной остановке. Пошел дождь. У Гали не было зонтика, и люди, горбившиеся на остановке под мелким нудным дождем в ожидании будто сквозь землю

провалившегося троллейбуса, не понимали, что она плачет; слезы текли и текли, мешались с дождем, она перестала всхлипывать, и ничего нельзя было понять.