— Почему?

— Плачет опосля по ночам шибко…

— Плачет?! Что же ты мне раньше-то не сказал?!

— Да он просил, — неохотно объяснил Васька, — как-то ревел всю ночь, спать не давал, ну, я ему и пригрозил: вот скажу, мол, Ольге, чтоб не пудрила тебе мозги книгами ентими… Так он аж затрясся весь, руки мне, ровно щенок, лизать пытался… «Васечка, миленький, не говори Оле ничего, я тебе все-все сделаю…» Ну, где уж тут… Не без сердца ведь…

— Вась, я не знала, — тихо сказала я. — Я больше не буду это, Вась…

— Да ладно, — отмахнулся Васька, — про ентого, про Маугли читай. То и мне занятно. И Жеке нравится. Знаешь, в позатот день он мне вдруг и говорит: «Давай, Вась, пойдем в лес жить, к волкам. Тараса тоже возьмем. Ты Маугли будешь, а я так, с тобой. С людьми дюже плохо жить, может, с волками лучше?» Чуешь как, да? Соображает! — Последнее Васька произнес с гордостью, не замечая, наверное, что противоречит сам себе, и добавил все с той же взрослой усталостью: — Глупый еще. Несмышленыш.

* * *

Бывают такие дни, когда все кажется обыкновенным. Обыкновенные серые дома, обыкновенные троллейбусы с пыльными окнами, по обыкновенным грязным улицам ходят некрасивые люди в обыкновенной одежде и говорят друг другу обыкновенные слова. И все в эти дни как всегда. Как всегда, ругаются в автобусах, как всегда стоят в очередях, как всегда спят в школе на уроках, как всегда не замечают друг друга на улицах. И ничего необыкновенного в такие дни ну просто совсем произойти не может. И увидеть ничего необычного нельзя, как ни старайся.

А бывают дни — наоборот. Совсем другие.

Я раньше думала, что это и правда сами дни такие. Делятся где-то и кем-то на обычные и необычные, а потом к нам приходят. Но потом, когда подросла, поняла, что все это у меня внутри и мой самый обыкновенный день для кого-то может оказаться самым-пресамым необыкновенным.

То воскресенье, когда мы с Васькой и Жекой собрались на прогулку, было необыкновенным. Все дома были розовыми, желтыми, белыми и голубыми, все люди — красивыми, а когда мы проходили по аллее вдоль Университета, то вдруг услышали музыку. Подняли головы и увидели, что в глубине сада у раскрытого окна стоит женщина в широком халате и играет на трубе. Что-то такое радостное и печальное одновременно.

— Чего это такое? Больница, что ль? — спросил Васька.

— Нет, роддом, — ответила я, взглянув на вывеску.

— Вот это да! — не то удивился, не то восхитился Васька и, подумав, добавил: — Должно, музыкантом будет…

Мы шли по городу, вокруг было полно всяких памятников. Я как-то никогда не задумывалась над тем, как их много, и сейчас прямо поразилась. Куда ни глянь — везде памятники или здание какое-нибудь историческое. Жека шел задрав кверху голову, постоянно спотыкался и везде в лепных украшениях домов видел каких-то зверюшек, которых мы с Васькой не замечали.

— Ой, смотрите, какой лев!.. Ой, орлы какие страшные! А это кто такие — на задние лапки встали? Кошки, да? Куницы? А чего это они держат?

Я, как могла, объясняла и видела в этот день гораздо больше, чем обычно.