— Зачем? — спросила я, хотя мне было все равно.

— Она врач, — коротко ответила бабушка.

И я подумала, что ночевать не дома с ее точки зрения настолько ненормально, что она решила показать меня психиатру.

…Раиса Львовна была маленькая, черненькая, с большим носом, к которому испуганно жались крохотные коричневые глазки. Она постоянно мыла руки и говорила каким-то непонятно-елейным голосом, каким со мной никто не разговаривал уже, наверное, лет десять. Вокруг было полно каких-то странных приборов и инструментов, а Раиса Львовна задавала какие-то странные вопросы, и из-за наложения этих двух странностей я никак не могла сосредоточиться. Потом в кабинет пришла еще одна женщина, в халате и с засученными рукавами, а мне все это вдруг стало страшно противно, и я сказала бабушке, что «спасибо, извините, но я, пожалуй, пойду…». Тогда они все трое забегали и стали меня уговаривать, что вовсе не хотят ничего плохого и надо только убедиться… Руки у них были холодные и цепкие, как белые корни, подмытые дождем, и у меня отчего-то потемнело в глазах и вспомнились слова нашего физкультурника: «Главное — это правильно сгруппироваться… А дальше — рывок, и ты в дамках». Я сгруппировалась, как учил физкультурник, а дальше я что-то плохо помню… Треск, грохот, чей-то крик… Возможно, мой собственный…

По дороге в «полосу» я взглянула на свое отражение в луже. И увидела, что под глазом у меня расплывается здоровенный синяк да еще краснеет ссадина на подбородке. Я улыбнулась своему отражению. Коленки я разбивала часто, руки резала тоже, но вот чтобы фингал, да еще такой красивый, — такого у меня еще не бывало.

* * *

Васька сидел у стены на корточках и, водя пальцем по строчкам, читал книгу «Сын полка».

— Ты чего, заболела, что ли? — спросил он, мельком взглянув на меня.

— Ага, заболела, — обрадованно подтвердила я. Мне очень понравилось, что Васька сам читает.

Васька поднял голову, вгляделся в мое лицо и изумленно присвистнул:

— А это чего?

С врачом подралась! — честно ответила я.

— Точно? Ну гляди… — произнес Васька с угрозой, которая, как я поняла, относилась не ко мне, а к моим возможным обидчикам.

— Как Жека? — спросила я. Васька нахмурился.

— Да так, ничего, — неохотно сказал он. — Ест, спит, температуры нет, кашель тоже послабже… Только припадки вот… Вчера был сильный… Сегодня меньше…

— Плохо, — сказала я, опускаясь на корточки рядом с Васькой. Он был такой печальный, что мне захотелось утешить его. — Знаешь, Достоевский, между прочим, тоже болел этой, эпилепсией. Так он даже писателем стал. Его книжки во всем мире читают…

— Да ну? — живо заинтересовался Васька. — А где он сейчас?

— Ну, где… — смутилась я. — Умер, конечно.

— Вот видишь! — Васька безнадежно махнул рукой.

— Васька! Да он же когда жил-то! — начала я, но Васька яростно замотал головой, показывал, что не желает слушать никаких возражений, а потом резко сказал:

— Не нужен нам ваш Достоевский!

— Слушай, Васька! — обиделась я. — А почему ты все время так говоришь: у нас, у вас… Мы же с тобой в одной стране живем, в одном городе…

— Это ты живешь в стране, в городе, — устало сказал Васька.