— На такой скорости тебе придется хуже, чем мне, — проговорил он, приноровившись к ее темпу, в его голосе звучали насмешливые нотки.

Оливия промолчала. К сожалению, он прав: ее нынешняя форма не позволяла бегать долго с такой бешеной скоростью, а, судя по Гилу, он мог бы бежать в таком темпе еще несколько часов.

Когда они добрались до ее дома, Оливия дышала короткими, затрудненными рывками и чувствовала себя ужасно: болели ноги, кололо в боку, на лбу выступили капли пота. Она знала, что выглядит отвратительно. Из дому она выскочила без единого мазка косметики, лишь завязав волосы в небрежный узел. Еще больше ее раздражало то обстоятельство, что Гил был спокоен и уравновешен, словно от него требовалось затраты сил не больше, чем если бы он сидел у пруда с удочкой в руках.

Оливия зло прошипела:

— До, свидания!

— Я сказал тебе, что хочу поговорить с тобой, — произнес он совершенно невозмутимо.

— Ну и что? А я не хочу говорить с тобой, — с этими словами Оливия отвернулась, чтобы вставить ключ в замочную скважину.

Однако Гил опередил ее. Когда она открывал дверь, Гил вставил ногу в проем, и закрыть дверь она уже не смогла.

— Мы будем говорить или здесь, или у тебя в квартире. Мне все равно, — коротко сказал он. В его голосе появились металлические нотки.

Оливия посмотрела по сторонам. Она уж догадывалась, о чем он собирался говорить с ней, и ей не улыбалось, что их разговор будет транслироваться на все этажи.

— Ты оставляешь мне не слишком широкий выбор, — рассердилась она.

— Совершенно верно, — поддакнул Гил, пропуская ее вперед через широко распахнутую дверь.

Когда они оказались в квартире, Оливия тут же направилась на кухню. Ей просто необходим было сделать глоток воды, поколебавшись, он предложила воды и Гилу, но он отрицательно покачал головой.

В своем черном тренировочном костюме он доминировал в светлой кухне, выдержанной в белом. Кухня была большой и просторной, но он, почему-то, заполнял собой все пространство, и где бы она ни стояла, куда бы ни смотрела, ее глаза постоянно упирались в его атлетическую фигуру.

— Почему ты не сказала мне правду о том, кто такой Ник? — спросил он резким тоном, предполагающим необходимость прямого ответа.

— Какую же это правду? — Оливия намерено делала вид, что не понимает, о чем идет речь.

— Ты прекрасно знаешь какую, — сухо заметил Гил. — Он же вовсе не твой любовник.

Оливия не могла спокойно смотреть в глаза Гила. Ей нужно было чем-нибудь занять себя, чем угодно. Она поставила стакан, из которого пила воду, на стол. Затем наклонилась и принялась разгружать посудомоечную машину, вытаскивая поочередно тарелки и вилки и раскладывая все это по шкафам и ящикам.

— Или он все же твой любовник? — добивался ответа Гил.

Оливия быстро взвесила, стоит ли врать. Впрочем, какой в этом смысл? Гилу ведь теперь прекрасно известно, что Ник — просто друг.

— Я никогда не говорила, что он мой любовник.

— Но ты устроила так, что я поверил.

— Тебе захотелось поверить, вот ты и поверил, — резко возразила Оливия.

— Зато ты предпочла не рассеивать мои заблуждения. Почему?

На столь прямой вопрос не так-то легко сразу найти остроумный и уклончивый ответ. Если бы между ними стоял воображаемый любовник, Оливия чувствовала бы себя надежнее, она знала это. Давая Гилу понять, что в ее жизни есть другие мужчины, она становилась менее уязвимой в своих отношениях с ним. И сейчас она не хотела, чтобы он узнал правду: никаких любовников у нее нет, более того, их никогда и не было.