– Пойдемте к вам, святой отец! – воскликнул Глостер, по-приятельски подхватывая аббата под руку. – И распорядитесь подать обед. Не люблю поститься, а ваша кухня, если мне не изменяет память, пользуется доброй славой.

Пока аббат отдавал распоряжения, Глостер ожидал его в жарко натопленной комнате. Опустившись в широкое, обитое штофом кресло, он огляделся и присвистнул. Эта комната скорее напоминала покои хорошенькой женщины, нежели духовного лица. Повсюду ковры, бахрома, легкая резная мебель, вдоль стен – лари, на которых разбросаны шелковые подушки, а на низенькой кушетке перед камином, по восточной моде, – великолепная шкура барса. Аромат жасминовой эссенции был так силен, что голова шла кругом.

Глостер усмехнулся. Нет, его преподобие не в состоянии отказаться от своих мирских привычек. Несколько лет назад это стоило ему епископского посоха. Речь тогда шла о том, кому возглавить Йоркскую епархию. Ингильрам, принадлежавший к одному из знатных семейств северной Англии, был среди основных претендентов, однако многие священнослужители высказывались против него, обличая аббата в сластолюбии, чревоугодии и иных грехах, которые не совместимы со столь высоким саном. Аббат поклялся всеми святыми, что одолеет дьявольские искушения, однако это не помогло. В дело вмешался Уорвик, и епископом Йоркским был избран его родной брат Джордж Невиль, имевший духовное звание. Глостер знал: отец Ингильрам люто ненавидит нынешнего епископа и, поскольку между Уорвиком и королем Эдуардом воспылала вражда, лелеет надежду на его смещение. Между тем Эдуард ничего не имел против Джорджа Невиля, который доказал ему свою верность, обвенчав с Элизабет Грэй. К тому же Джордж Невиль состоял в переписке с его святейшеством папой Павлом II, и это послужило доводом в пользу того, чтобы брат злейшего врага короля остался в епископской должности. Достопочтенному Ингильраму ничего не оставалось, как вновь окунуться в бездну порока, но, и греша, он не терял надежды на то, что когда-нибудь обстоятельства изменятся.

Аббат Ингильрам был человеком крайне изнеженным. Его объемистый живот скрывала шелковая сутана, отороченная драгоценным мехом и вышитая мелкими жемчужинами, а толстые, волосатые, беспрерывно шевелящиеся пальцы были унизаны перстнями, стоимость которых составляла половину графства. Монашеский капюшон, закрепленный под жирным подбородком застежками из чистого золота, был откинут и открывал круглую, как костяной шар, голову с венчиком черных, зачесанных на лоб волос и свежевыбритой тонзурой. Мягкое, чересчур мягкое на первый взгляд лицо казалось простоватым и исполненным добродушия, но, приглядевшись повнимательнее, можно было заметить, что заплывшие жиром по-медвежьи зеленоватые глазки аббата проницательны и лукавы. Сейчас они напряженно пытались прочесть на лице могущественного брата короля, с чем он пожаловал в аббатство, ибо сей молодой горбатый герцог никогда ничего не предпринимал без дальней цели.

Тем временем подали обед. Ингильрам постарался угодить гостю, и теперь перед проголодавшимся Ричардом возвышался большой румяный пирог с олениной, компанию которому составили тушеные фазаны, рябчики в миндальном молоке, всевозможные паштеты и мягкие белые сыры с тмином. В высоких графинах плескалось превосходное вино.

Герцог пригласил аббата разделить трапезу и, энергично жуя, повел разговор издалека. Об установившейся наконец-то погоде, о здоровье короля Эдуарда, о делах аббатства, о голоде, угрожавшем провинции. Ингильрам сначала ел понемногу и помалкивал, следя за важным гостем. Он знал, что за напускной оживленностью герцога кроется нечто, заставившее его покинуть Йорк и явиться в аббатство. Однако отец Ингильрам был слаб: еда и питье кружили ему голову, и в конце концов он распустил пояс и принялся уплетать за обе щеки, вытирая руки о скатерть и болтая с герцогом о делах.