|
Наконец обратилась с этим вопросом и к бабушке. – Бог его знает – бродит где-нибудь; в гости, в город ушел, должно быть; и никогда не скажет куда – такая вольница! Не знаешь, куда лошадь послать за ним! Яков сказал, что Борис Павлович «гуляли» в саду до позднего вечера. Про Веру сказали тоже, когда послали ее звать к чаю, что она не придет. А ужинать просила оставить ей, говоря, что пришлет, если захочет есть. Никто не видал, как она вышла, кроме Райского. – Cкажи Марине, Яков, чтобы барышне, как спросит, не забыли разогреть жаркое, а пирожное отнести на ледник, а то распустится! – приказывала бабушка. – А ты, Егорка, как Борис Павлович вернется, не забудь доложить, что ужин готов, чтоб он не подумал, что ему не оставили, да не лег спать голодный! – Слушаю-с, – сказали оба. – Полунощники, право, полунощники! – с досадой и с тоской про себя заметила бабушка, – шатаются об эту пору, холод эдакой… – Я пойду в сад, – сказала Полина Карповна, – может быть, m-r Boris недалеко. Он будет очень рад видеться со мной… Я заметила, что он хотел мне кое-что сказать… – таинственно прибавила она. – Он, верно, не знал, что я здесь… – Знал, оттого и ушел, – шепнула Марфенька Викентьеву. – Я – вот что сделаю, Марфа Васильевна: побегу вперед, сяду за куст и объяснюсь с ней в любви голосом Бориса Павловича… – предложил было ей, тоже шепотом, Викентьев и хотел идти. – Она, пожалуй, испугается и упадет в обморок, тогда бабушка даст вам знать! Что выдумали! – отвечала она, удерживая его за рукав. – Я пойду на минуту, позвольте, я приведу беглеца… – настаивала Полина Карповна. – Идите, бог с вами! – сказала Татьяна Марковна, – да глаз не выколите, вот темнота какая! хоть Егорку возьмите, он проводит с фонарем. – Нет, я одна, не нужно, чтоб нам мешали… – Напрасно! – вежливо заметил Тит Никоныч, – в эти сырые вечера отнюдь не должно позволять себе выходить после восьми часов. – Я не боюсь… – сказала Крицкая, надевая мантилью. – Я бы не смел останавливать вас, – заметил он, – но один врач – он живет в Дюссельдорфе, что близ Рейна… я забыл его фамилию – теперь я читаю его книгу и, если угодно, могу доставить вам… Он предлагает отменные гигиенические правила… Он советует… Он не кончил, потому что Полина Карповна ушла, сказав ему только, чтоб он подождал и отвез ее домой. – С полным удовольствием, с полным удовольствием! – говорил он, кланяясь ей вслед и затворяя за ней двери ко двору и саду. XIV Немного спустя после этого разговора над обрывом, в глубокой темноте, послышался шум шагов между кустами. Трещали сучья, хлестали сильно задеваемые ветки, осыпались листы и слышались торопливые, широкие скачки – взбиравшегося на крутизну, будто раненого или испуганного зверя. Шум все ближе, ближе, наконец из кустов выскочил на площадку перед обрывом Райский, но более исступленный и дикий, чем раненый зверь. Он бросился на скамью, выпрямился и сидел минуты две неподвижно, потом всплеснул руками и закрыл ими глаза. – Во сне это или наяву! – шептал он, точно потерянный. – Нет, я ошибся, не может быть! Мне почудилось!.. Он встал, опять сел, как будто во что-то вслушиваясь, потом положил руки на колени и разразился нервическим хохотом. – Какие тут еще сомнения, вопросы, тайны! – сказал он и опять захохотал, качаясь от смеха взад и вперед. – Статуя! чистота! красота души! Вера – статуя! А он!.. И пальто, которое я послал «изгнаннику», валяется у беседки и пари свое он взыскал с меня, двести двадцать рублей да прежних восемьдесят… да, да! это триста рублей!. |
