Вражеский офицер что-то скомандовал, и его войско рассеялось и попыталось удрать в поле, перепрыгивая через изгородь. Тщетно: наши герои стреляли уже и с левого фланга. Наш полковник поднялся из канавы, величественной походкой подошел к тому полковнику и велел ему сдаться. Тот ответил «Скорее я умру» (в точности я его слов, кончено, не знаю, но могу судить об этом по последующим событиям, как и вы сейчас увидите).

Наш полковник вернулся к нам и скомандовал «штыки примкнуть». Даже мужественное лицо Освальда побледнело при мысли о предстоящем кровопролитии. Никому неведомо, что произошло бы в следующее мгновение, но тут через изгородь перескочила пегая лошадка, а на ней сидел человек, так спокойно, словно воздух вокруг не было ни пуль ни штыков. За ним ехал еще один человек, с маленьким красным флажком. Я решил, что это вражеский генерал, который приехал сказать своему полковнику, чтобы он не жертвовал понапрасну жизнями своих людей. И едва он объяснил тому полковнику, что все потеряно, враги согласились сдаться. Вражеский полковник отдал честь своему генералу и снова построил своих людей. Должно быть, он и сам рад был, что все кончилось.

Он еще имел наглость свернуть себе сигарету и сказать нашему полковнику:

«На это раз вы меня разделали в пух и прах, старина! Разведчики у вас хорошо поработали!»

Наступил миг чести, когда полковник положил свою доблестную руку на плечо Освальда и сказал:

«Вот капитан моих разведчиков!» и Освальд даже покраснел от вполне заслуженной гордости.

«Стало быть, ты предатель, любезный мой юноша», — с непередаваемой наглостью заявил враг.

Освальд стерпел это, поскольку наш полковник не возражал. Я ничего не имею против благородства по отношению к поверженному врагу, но не знаю, по какому праву он может обзываться. Можно было бы встретить слова негодяя презрительным молчанием, но Освальд все-таки ответил:

«Мы вовсе не предатели. Мы Бэстейблы и один Фулкс. Мы смешались незаметно с войсками врага и узнали тайные планы его войска. Так и Баден-Пауэлл поступает в Южной Африке, а потом Денис Фулкс придумал поменять местами указатели на дороге, чтобы вести врага в заблуждение. Может быть, мы и виноваты в том, что произошла эта битва и Мейдстоун был под угрозой, но мы же не знали, что греческие дела могут произойти в Соединенном Королевстве и потом меня никто не спрашивал, стоит ли вообще сеять зубы дракона».

Тогда человек в треугольной шляпе подошел к нам и попросил рассказать все по порядку, и наш полковник тоже слушал, и вражеский тоже, у него и на это хватило наглости.

Освальд рассказал им эту историю в той сдержанной и благородной манере, которая ему присуща (во всяком случае, некоторые люди думают, что она ему присуща), и каждому воздал по заслугам. Его рассказ по меньшей мере четыре раза прерывался криками «браво!» (вражеский полковник и тут не мог промолчать). Так за разговором мы дошли до нашего лагеря и полковник пригласил нас выпить чаю в его палатке. С присущим английским воинам великодушием он пригласил и вражеского полковника, а тот, уж конечно, принял приглашение. Все мы к тому времени здорово проголодались.

Когда все выпили столько чаю, сколько может вместить в себя человек, полковник пожал руку каждому из нас, а Освальду он сказал:

«До свиданья, отважный разведчик. Я непременно назову твое имя в рапорте, который я должен послать в Главный Штаб».

«Его зовут Освальд Сесиль Бэстейбл, а меня Гораций Октавий», — хоть бы раз в жизни наш Гораций Октавий придержал свой язык! Если б не он, никто, в том числе и вы, любезный читатель, не узнали бы, что меня зовут еще и Сесилем. Разве это имя для мужчины?

«Мистер Освальд Бэстейбл», — продолжал наш полковник (он-то догадался не упоминать лишний раз то, другое имя), — «вы могли бы стать украшением любого полка.