|
Я моргнула и повернулась к нему: - То есть как? - Вы видели Бромвеллов в больнице. Они оба еще живы. Я посмотрела в его серьезное лицо. Улыбка исчезла. Я повернулась обратно к этой парящей сущности. - Кто-то здесь погиб, - сказала я. - Здесь никого не резали, - ответил Рамирес. - Как сообщает полиция Санта-Фе, именно этот метод использует убийца. А посмотрите на ковер. Если бы здесь кого-то разрезали, крови было бы больше. Я посмотрела на ковер и увидела, что он прав. Кровь была, как черный сок, пролитый на ковер, но ее было немного - только пятна, капельки. Эта кровь пролилась, когда с двух человек сняли кожу, но если бы здесь кого-то разорвали на части, ее было бы больше, куда больше. Был еще слабый неприятный запах, будто у кого-то не выдержал кишечник в момент пытки или смерти. Это почти всегда бывает. Смерть - последняя интимная процедура, которую мы совершаем в этой жизни. Я покачала головой и подумала, что сказать. Будь я дома, в Сент-Луисе, с Дольфом, Зебровски и прочей командой, которую я хорошо знаю, я бы просто сказала, что вижу душу. Но Рамиреса я не знала, а большинство копов шарахаются от любого, кто занимается подобной мистикой. Сказать иль не сказать - вот в чем был вопрос, но тут шум из прихожей заставил нас всех обернуться к еще открытой двери. Мужские голоса, торопливые шаги, все ближе. Рука у меня уже легла на пистолет, когда я услышала: - Рамирес, где вас черти носят? Это был лейтенант Маркс. Я убрала руку от пистолета и знала, что не буду говорить полиции о висящей в воздухе душе за моей спиной. Маркс и без того меня достаточно боится. Он появился в дверях, сопровождаемый батальончиком полицейских в форме, будто ожидал сопротивления. Глаза его сразу посуровели, когда он увидел меня. - Уматывайте от моих вещдоков, Блейк. Вас тут нет. Эдуард шагнул вперед, улыбаясь, стараясь водворить мир. - Ну-ну, лейтенант, кто же такое приказал? - Мой начальник. - Он повернулся к копам: - Выведите ее отсюда. Я подняла руки и пошла к двери раньше, чем полицейские успели войти. - Ухожу, ухожу. Не надо грубить. Я уже почти поравнялась с Марксом. Он прошипел мне в лицо: - Это не грубо, Блейк. Попадитесь мне еще раз, и я вам покажу, что значит грубо. Я остановилась в дверях, глядя ему в глаза. Акварельная синь в них потемнела от злости. Дверной проем был не слишком широк, и мы почти соприкасались. - Я ничего плохого не сделала, Маркс. Он ответил тихо, но вполне разборчиво: - "И ворожеи не оставляй в живых". Я много чего могла бы сказать и сделать, и почти в любом случае меня бы вытащили за шиворот копы. Я не хотела, чтобы меня вытаскивали, но запустить колючку Марксу под шкуру хотела. Вот и выбирай. Я встала на цыпочки и влепила ему в рот сочный поцелуй. Он пошатнулся и так шарахнулся от меня, что упал в комнату, а меня вытолкнуло в коридор. Жеребячий хохот загремел меж стенами. У Маркса на щеках загорелись два ярких пятна. Он лежал на ковре, тяжело дыша. - На вещдоках лежите, Маркс, - напомнила я ему. - Вон отсюда, немедленно! Я послала ему воздушный поцелуй и прошла сквозь шпалеры скалящихся полицейских. Один из них сказал, что готов принять от меня поцелуй в любой момент. Я ответила, что не хочу рисковать его здоровьем, и вышла из входной двери под хохот, вой и соленые шуточки, в основном по адресу Маркса. Кажется, он не был любимцем публики. Можно себе представить. Эдуард еще остался на несколько секунд, наверное, пытаясь пролить масло на волны, как положено было старине Теду. Но потом вышел и он, пожимая руки полицейским, улыбаясь и кивая. |
