Где благородство и мудрость их старости?

         Отжившее мясо в богатой материи

         Заводит сатиру в ущелие ярости

         И ведьм вызывает из тьмы суеверия…

         А рядом юные, в прическах на валиках,

         В поддельных локонах, с собачьими лицами,

         Невинно шепчутся о местных скандаликах

         И друг на друга косятся тигрицами.

         Курзальные барышни, и жены, и матери!

         Как вас нетрудно смешать с проститутками,

         Как мелко и тинисто в вашем фарватере,

         Набитом глупостью и предрассудками…

         Фальшивит музыка. С кровавой обидою

         Катится солнце за море вечернее.

         Встречаюсь сумрачно с курсисткой Лидою —

         И власть уныния больней и безмернее…

         Опять о Думе, о жизни и родине,

         Опять о принципах и точках зрения…

         А я вздыхаю по черной смородине

         И полон желчи, и полон презрения…

    1908

    Гунгербург

Послание третье

         Ветерок набегающий

         Шаловлив, как влюбленный прелат.

         Адмирал отдыхающий

         Поливает из лейки салат.

         За зеленой оградою,

         Растянувшись на пляже, как краб,

         Полицмейстер с отрадою

         Из песку лепит формочкой баб.

         Средь столбов с перекладиной

         Педагог на скрипучей доске

         Кормит мопса говядиной,

         С назиданьем при каждом куске.

         Бюрократ в отдалении

         Красит масляной краской балкон.

         Я смотрю в удивлении

         И не знаю: где правда, где сон?

         Либеральную бороду

         В глубочайшем раздумье щиплю…

         Кто, приученный к городу,

         В этот миг не сказал бы: «Я сплю»?

         Жгут сомненья унылые,

         Не дают развернуться мечте, —

         Эти дачники милые

         В городах совершенно не те!

         Полицмейстер крамольников

         Лепит там из воды и песку.