В комнате для допросов Карелла и Хейвс допрашивали юного Рональда Сэнфорда, в присутствии заместителя прокурора дистрикта, который прибыл сюда значительно раньше, чтобы снять показания миссис Мартин и теперь неожиданно для себя вынужден был присутствовать еще на одном допросе, тогда как больше всего на свете ему хотелось дотащиться до дома и выспаться. Сэнфорд был настолько поражен тем, что сумели установить идентичность почерка, сравнив две отличные по тексту записки, что в ходе своего допроса так и не смог оправиться от этого шока. Он так был горд собой за то, что специально написал текст с ошибками, считая, что если даже сумеют проследить, откуда пришло письмо, то все равно будут твердо уверены, что автор его - какой-то малограмотный тип, но никак не человек, постигающий тонкости бухгалтерского учета. Он так и не смог объяснить, почему решил убить Мэрси Хоуэлл. Он пытался объяснить это, но тут же сбивался и под конец запутался окончательно. Каким-то образом это он увязывал с моральным климатом Америки и с людьми, которые раздеваются на публике, с людьми, которым следовало бы запретить отравлять других, пачкать их своей грязью, вмешиваться в интимную жизнь других, которые только и хотят, что отвоевать себе место в этом мире, которые упорно трудятся над собой, стараясь развить свои способности, которые изучают бухгалтерский учет, а по ночам работают в отеле. А тут появляются эти и хотят все разрушить!

Песня, которую пел в это время Паскуале, допрашиваемый в канцелярии Клингом и О'Брайеном, звучала не столь истерически, но мало чем отличалась от Сэнфордовской. Идея родилась у них с Денни Райдером одновременно. Они сошлись на том, что черномазые в Америке становятся чересчур нахальными, они пробивают себе путь туда, где их и быть не должно, они отбирают рабочие места у порядочных и работящих парней, которые только одного и требуют, чтобы их оставили в покое. Так почему же эти черномазые навязывают себя всем и каждому? Вот они и решили бросить бомбу в их церковь и показать этим обезьянам, что такие вещи не проходят в Америке. Его не особенно волновал тот факт, что его напарник лежит замороженный в морге, как, впрочем, и то, что их маленькая экспедиция на Калвер-авеню стоила жизни трем ни в чем не повинным людям и искалечила еще нескольких. Теперь его интересовало только одно - будет ли его портрет напечатан в газетах.

Мейер Мейер уселся за свой стол и принялся печатать рапорт о привидениях в доме Горманов. Помучавшись немного над листком бумаги, он решил: ну его к черту, этот рапорт. Если лейтенант спросит его, где он пробыл полночи, он скажет, что патрулировал улицы с целью профилактики правонарушений. Бог свидетель, этого добра у них на улице хватает. Он выдернул бланки рапорта из машинки и с облегчением кивнул нетерпеливо прохаживающемуся в ожидании своей очереди Холу Уиллису, что тот может занять его место.

- О'кей, Уиллисс, - сказал он, - можешь приступать.

- Финальменте! - воскликнул Уиллис, хотя никаким итальянцем он не был. Зазвонил телефон.

Солнце уже давно взошло, когда они покинули здание и, миновав зеленые фонари с цифрами 87, вышли по широким ступенькам на улицу. Парк, лежавший по другую сторону улицы, горел последними красками осени, а небо над их головами сияло нетронутой голубизной. День обещал быть ясным и погожим. Все вместе они шли в направлении закусочной, расположенной в полутора кварталах от участка. Мейер и О'Брайен несколько опередили остальных, Карелла, Хейвс и Клинг замыкали шествие. По пути они вяло переговаривались главным образом о событиях сегодняшней ночи. Добравшись до закусочной и повесив на вешалку пальто, они заказали кофе, бутерброды с сыром, сдобные булочки. Мейер сказал, что он, кажется, простудился этой ночью. Карелла порекомендовал ему какие-то таблетки от кашля, которые его жена брала для детей.