|
– Только хнычет! Вот пострел навязался! Что это за наказание, господи! и не отвяжется! И она со звоном уронила ложку в полоскательную чашку. – Аграфена! – раздалось вдруг из другой комнаты, – ты никак с ума сошла! разве не зна-ешь, что Сашенька почивает? Подралась, что ли, с своим возлюбленным на прощанье? – Не пошевелись для тебя, сиди, как мёртвая! – прошипела по-змеиному Аграфена, выти-рая чашку обеими руками, как будто хотела изломать её в куски. – Прощайте, прощайте! – с громаднейшим вздохом сказал Евсей, – последний денёк, Агра-фена Ивановна! – И слава богу! пусть унесут вас черти отсюда: просторнее будет. Да пусти прочь, негде ступить: протянул ноги-то! Он тронул было её за плечо – как она ему ответила! Он опять вздохнул, но с места не дви-гался; да напрасно и двинулся бы: Аграфене этого не хотелось. Евсей знал это и не смущался. – Кто-то сядет на моё место? – промолвил он, всё со вздохом. – Леший! –отрывисто отвечала она. – Дай-то бог! лишь бы не Прошка. А кто-то в дураки с вами станет играть? – Ну хоть бы и Прошка, так что ж за беда? – со злостью заметила она. Евсей встал. – Вы не играйте с Прошкой, ей-богу, не играйте! – сказал он с беспокойством и почти с уг-розой. – А кто мне запретит? ты, что ли, образина этакая? – Матушка, Аграфена Ивановна! – начал он умоляющим голосом, обняв её за талию, сказал бы я, если б у ней был хоть малейший намёк на талию. Она отвечала на объятие локтем в грудь. – Матушка, Аграфена Ивановна! – повторил он, – будет ли Прошка любить вас так, как я? Поглядите, какой он озорник: ни одной женщине проходу не даст. А я-то! э-эх! Вы у меня, что синь-порох в глазу! Если б не барская воля, так… эх!.. Он при этом крякнул и махнул рукой. Аграфена не выдержала: и у ней, наконец, горе обнаружилось в слезах. – Да отстанешь ли ты от меня, окаянный? – говорила она плача, – что мелешь, дуралей! Свяжусь я с Прошкой! разве не видишь сам, что от него путного слова не добьёшься? только и знает, что лезет с ручищами… – И к вам лез? Ах, мерзавец! А вы, небось, не скажете! Я бы его… – Полезь-ка, так узнает! Разве нет в дворне женского пола, кроме меня? С Прошкой свя-жусь! вишь, что выдумал! Подле него и сидеть-то тошно – свинья свиньёй! Он, того и гляди, но-ровит ударить человека или сожрать что-нибудь барское из-под рук – и не увидишь. – Уж если, Аграфена Ивановна, случай такой придёт – лукавый ведь силён, – так лучше Гришку посадите тут: по крайности малый смирный, работящий, не зубоскал… – Вот ещё выдумал! – накинулась на него Аграфена, – что ты меня всякому навязываешь, разве я какая-нибудь… Пошёл вон отсюда! Много вашего брата, всякому стану вешаться на шею: не таковская! С тобой только, этаким лешим, попутал, видно, лукавый за грехи мои свя-заться, да и то каюсь… а то выдумал! – Бог вас награди за вашу добродетель! как камень с плеч! – воскликнул Евсей. – Обрадовался! – зверски закричала она опять, – есть чему радоваться – радуйся! И губы у ней побелели от злости. Оба замолчали. – Аграфена Ивановна! – робко сказал Евсей немного погодя. – Ну, что ещё? – Я ведь и забыл: у меня нынче с утра во рту маковой росинки не было. – Только и дела! – С горя, матушка. Она достала с нижней полки шкафа, из-за головы сахару, стакан водки и два огромные ломтя хлеба с ветчиной. Всё это давно было приготовлено для него её заботливой рукой. Она сунула ему их, как не суют и собакам. Один ломоть упал на пол. – На вот, подавись! О, чтоб тебя… да тише, не чавкай на весь дом. |
