|
Все после работы усталые, взмыленные, остервенелые. Ни одного лица – руки и рожи. Асе, однако, повезло. Едва не подравшись с какой‑то бронеподобной дамой, лезшей без очереди, она ухватила очень приличную сахарную косточку. Потом всякая мелочь. Симагин ее, конечно, и сам мог бы купить, да специально из‑за этого гонять его не стоило – полхлеба, масло, кррэндель. Метро. Пожилой и с виду вполне благообразный мужчина, пользуясь давкой, полез Асе под юбку. Ладонь была мозолистая и мокрая от пота. И по морде не дать – упакованы все, как сигареты в пачке. А по пачке «камаз» проехал. Деться некуда, рук не поднять, сумка пудовая. Ася извернулась‑таки и подставила гниде сумку вместо себя. Вот странно, если вдуматься. Чтобы Симагин так потрогал – хоть здесь же, в метро, молча и в сторону глядя, – чего бы только не сделала. А тут как бы такая же мужская рука – пять пальцев, кожа. А тошнит. И злость – убить могла бы… Уже невдалеке от дома кишела, вываливаясь на мостовую с тротуара, очередь за чем‑то. Ася приподнялась на цыпочки – не видно. Подпрыгнула и обомлела – на лотке роскошная медовая черешня, может, последняя в этом году. Не встать было нельзя. От лотка доносились вопли – кто‑то выбирал, кто‑то уличал, кто‑то доказывал, что стоял не после, а перед…
Ф‑фу!
Стервец Симагин, натурально, опять вечерял. Антон негуляный. Это в такую‑то погоду! Учуяв черешню, немедленно стал напрыгивать на Асю. Да погоди, помою! Затем, плюясь косточками, героически вызвался помочь с ужином. Три ха‑ха. Нахватался от Симагина. Тот тоже вчера рвался картошку чистить – чем это кончилось? Гулять! Только чтоб видно из окна и чтоб к восьми дома! Антону только того и надо было – Вовка уж дважды свистел снизу и в негодовании трещал из автомата по окнам. Так. Теперь в душ. Наконец. Симагин придет, а я не благоухаю – криминал! Пять лет строгого режима! С черешней с этой так задержалась… Скорей бы пришел. Ася вертелась и плясала в будоражащем горячем потоке. Любовно выглаживала себя мыльными скользкими ладонями. И сладко знала: здесь будут его ладони. И вот здесь. А я – чистая, гладкая, упругая. Гибкая. Совершенно молодая. Совершенно шальная. Вот здорово – я совсем шальная! Вытираясь, мимоходом кинула в рот сразу несколько замечательно сладких черешен. Не зря стояла. Подбежала к окну и глянула зорко – Антон честно резвился, как сказал бы Симагин, в зоне визуального контакта. Тут тоже порядок. Одеваться не хочу, я так лучше. Набросила халат. Мальчишка. Гений. Приходи скорее, а? Хоть бы ты поскорее пришел. Хоть бы успеть сделать вкусный ужин. Хоть бы тебе было со мной светло.
3
Трехэтажное детище отечественной биоспектралистики громоздилось до потолка. Первый этаж занимали великолепные компьютеры седьмого поколения – любой из них сам по себе мог быть предметом гордости. Выше, напоминая богоподобные конструкции органа, возносились комплексы анализаторов, перекрестные блоки спектрографов – трехмерное кружево блинкетных цепей, каждый кристалл которых, запросто называемый здесь «блином», выращивался специально, в течение недель, с заранее заданными уникальными параметрами, и был неповторим и незаменим. А сияющие рефлекторные кольца! А звонкие винтовые лестницы, уходящие к куполам энергосистемы! Гимн! Честное слово, гимн, застывший в воздухе! Кельнский собор! – Готов! – доложил со второго этажа Володя Коростовец. – Тоже! – звонко откликнулась Верочка с самого верха. – Тогда врубаю, – ответил Симагин. Врубить было непросто – Симагин в последний раз пробежал глазами по млечным путям индикаторов, бескрайним шахматным полям сенсоров, джунглям тумблеров. – Кассеты? – На исходящих. – Вера? – Генеральная готовность. |
