|
Это было совершенно несовместимо с обыденным миром. Не может этого быть, все‑таки. А вдруг, все‑таки, может? На краю какой бездны он стоит, подумала она и даже головой качнула, представив. И лицом разрубает ледяной ветер этой жуткой беспредельности. Кажется, так все тепло можно растерять, а он – вон какой. Живой и весь светится. Она прильнула к нему. Вот какой. Теплый. Нежный. И как я заслужила эту честь – быть ему ближе всех? А сколько времени не верила, что он такой. А он и не был. Он бы таким и не стал, если бы меня не оживил. Потому нам нельзя теперь врозь, разрежь – и все. Странно, надо бы ущербность чувствовать, что сама по себе не можешь, – а вот поди ж ты, гордость.
Странно, думал Симагин, рассказывая. Быть рядом с такой женщиной – это… это… Надо горы сворачивать, чтоб хоть как‑то оправдать это. Чтобы быть достойным ее. Как она чувствует все, как откликается на красоту – вечерний лес вокруг, и она сразу, как этот лес, тиха, отуманена нежностью и покоем. Как бы я жил без нее? Как я жил до нее? С полуденной ясностью он понял, что весь прорыв последних лет, позволивший лаборатории Вайсброда далеко обогнать всех биоспектралистов мира, возникновением своим обязан Асе, и только ей. Антон чинно двигался рядом и даже не пытался обследовать, как обычно, беличьи скворечники – постучать по стволу дерева, прижав ухо к твердой коре, поглядеть вверх и отойти, по‑хозяйски отметив: спит… Тоже заслушался.
– …Опять все раскидал, – укоризненно сказала Ася, складывая Антошкины штаны и рубаху и вешая на спинку стула. – Я забыл, – ответил Антошка виновато и, предвосхищая следующий пункт вечерней программы, накрылся одеялом по грудь и положил руки поверх. Победно глянул на Асю. – Мам, а мам… Я спрошу, ладно? – Ладно, – Ася присела на краешек постели, и Антошка немедленно ухватил ее за ладонь. – Мам, а у меня правда скоро будет братик? Ася улыбнулась потаенно и счастливо. Нагнулась и поцеловала Антошку в лоб. – Правда, – ответила она. – Или сестричка. – А почему так – не было, не было, и вдруг будет? – Когда мама и папа очень любят друг друга, раньше или позже у них обязательно появляется сынок или дочка. Лоб Антошки собрался маленькими, симпатичными морщинками. Антошка размышлял. – А тогда… мам, – нерешительно спросил он. – Значит, ты… раньше очень любила не папу? Ася прикусила губу и тут же улыбнулась. – Я была чуть старше тебя и гораздо глупее, – объяснила она. – И мне показалось, понимаешь? Если кажется, то некоторое время оно будто есть на самом деле. Это чтобы поскорее учились отличать настоящее от того, что кажется. По‑настоящему я всегда очень любила папу. Только мы не сразу встретились. Антошка внимательно смотрел на нее. – Тут есть что‑то, чего я не понимаю, – совершенно по‑симагински сказал он. – Наверное, это неразрешимый вопрос… Мам, а мам? – Что, милый? – А ты никого больше не полюбишь? – Да ты что, Антон? – Ася звонко рассмеялась. – Кого? Ты разве не видишь? – Вижу, – ответил он. – Я почему‑то уже плохо помню, как было до папы, вроде папа всегда был. Но когда вспоминаю, вижу, что ты стала веселее и добрее. Ася почти с испугом всматривалась в его лицо. Тошка, думала она, клопик мой… Кажется, вчера родила тебя – и вот уже. – Я тоже, когда вырасту, буду добрый, – сообщил Антон. – Разумеется, – ответила Ася. – Мам, – опять спросил он, – а ты больше не заболеешь? – Ну кто же болеет два раза на дню? – засмеялась Ася. |
