Лин любила больничный сад. Аллеи были окаймлены подстриженными изгородями из самшита, и в неожиданных укромных уголках прятались гроты. В теплые дни можно было усесться где-нибудь в тишине и полностью забыть, что где-то рядом шумит хлопотливая и торопливая жизнь больницы, о которой так скоро придется вспомнить и окунуться в нее.

Однажды она ушла в сад, чтобы, используя время после дежурства, отдохнуть в покое. По пути обратно она увидела в одном из уютных уголков шезлонг, на котором кто-то лежал. Подходя сзади к креслу, Лин приготовилась улыбнуться больному, проходя мимо. Но улыбка замерла у нее на губах, когда она увидела, кто был в кресле. Ева не могла догадываться о чувствах Лин к Уорнеру, но все же девушке стало неловко; придется быть очень осторожной в разговоре с Евой.

Ева тоже взглянула на нее, и по ее глазам было видно, что она узнала Лин. Лин произнесла:

— Доброе утро, мисс Адлер. Как здесь хорошо, в этом затишье не дует, правда? — и продолжала идти своей дорогой.

— Подождите!.. Пожалуйста… — Это была не столько просьба, сколько команда, и, удивленная самим этим тоном, Лин остановилась, повернувшись к ней:

— Вам что-нибудь нужно? Или вы хотите вернуться к себе в палату?

— Ни то, ни другое. Мне нужны вы. Мне нужно вам что-то сказать.

— Мне?

— Да, да. Вы меня помните, конечно? Я думаю, нам совершенно не нужны эти церемонии взаимных представлений, прежде чем начать разговор. Мне нужно кое-что спросить у вас. — Ева говорила как-то натянуто и вместе с тем раздраженно.

— Конечно, если я могу что-нибудь сделать для вас, — ровно сказала Лин, подходя и становясь перед ней.

— Не знаю, может быть, и можете. Это относительно моей болезни…

Лин запротестовала:

— Но, мисс Адлер, я ничего не знаю о вашей болезни. При всем желании я ничем не могу помочь вам. Если вы желаете поговорить об этом, вам следует обратиться или к старшей сестре вашей палаты, или к врачу, который лечит вас. Вы не должны спрашивать у меня.

— А я спрашиваю именно у вас. И мне нужен не ваш совет, а ваша помощь… — Ева замолчала, проницательно глядя на Лин, как бы определяя эффект от своих слов. — Вы довольно хорошо знакомы с Уорнером Бельмонтом, верно?

— Не очень хорошо. Я работала с ним в операционной, — ответила Лин, ненавидя себя за то, что предательский румянец опять выступает у нее на щеках.

— Ну, нет. Между вами есть что-то большее, чем служебные отношения. Он вас приглашал с собой в разные места, он познакомил вас со мной на балу ракового фонда.

— И все-таки я не могу сказать, что хорошо его знаю. Далеко не так хорошо, как вы, я уверена, знаете его сами, мисс Адлер. — «Неужели у меня совсем нет гордости?» — думала Лин.

Ева страстно заговорила:

— О, я знаю его очень хорошо! Точно так же, как он знает меня, — настолько, что может помыкать мной, как ребенком! В этом и заключается вся моя беда. Вот почему вы просто должны помочь мне! Потому что я больше не в силах терпеть это. Мне ничего не говорят; я мучаюсь оттого, что ничего не знаю; мне без конца задают вопросы и всегда, всегда отделываются от меня отговорками, увертками или ложью…

Голос ее все повышался и уже граничил с истерией. Чтобы успокоить ее, Лин сказала со спокойной твердостью:

— Я крайне сомневаюсь, что кто-нибудь говорит вам неправду, мисс Адлер. Однако, если вы думаете, что я хоть чем-то могу помочь вам, я сделаю все, что могу. — Лин и сама чувствовала, что в ее словах не прозвучало особой симпатии, но они почему-то оказали желаемое действие. Ева внезапно успокоилась. В самом деле, она, кажется, совсем пала духом, подумала Лин, жалея ее.