— Какова бы ни была эта правда? — настаивала Лин.

— Да… Нет!.. Я не знаю, не знаю! — исступленно вскрикнула Ева.

Лин взяла ее за руку:

— Я думаю, что вы хотите получить успокоение, а не правду — если правдой окажется плохая новость. Может быть, вам лучше ждать и верить в лучшее — ждать осталось совсем немного?

— Но я не хочу ждать! Я боюсь, говорю вам — боюсь! Вы должны увидеть Уорнера и сказать ему, что я больше не могу выдерживать это страшное, мучительное ожидание. Они должны что-то сделать — все равно что! Потому что, если я не смогу снова петь, я этого не вынесу — я не могу!

Ее голос, который вначале снова поднялся до истерических нот, почти замер на последних словах, переходя в шепот отчаяния.

Лин мягко сказала:

— Но даже если так, ведь есть другие вещи в жизни: любовь, замужество.

Ева подняла на нее глаза.

— И вы думаете, — спросила с каким-то страшным, фанатическим убеждением, — что это сможет заменить мне пение?

Думала ли Лин! Она ни секунды не сомневалась в том, что любовь Уорнера Бельмонта, шанс стать его женой более чем с лихвой возместили бы ей любую утрату в мире. Но у Евы явно преобладали другие жизненные ценности, и, когда Лин увидела ее несчастные, измученные глаза, ее собственные трезвые рассуждения отхлынули куда-то, уступив место волне горячего сочувствия.

Она тихо сказала:

— Если вы действительно хотите, чтобы я передала то, что вы мне сказали, мистеру Бельмонту так, как я считаю возможным, я это сделаю.

— Сделаете, правда?

— Да. И хотя я ничего не обещаю, может быть, дело в том, что вы… слишком близки друг к другу, чтобы он сумел понять: вам необходимо знать больше того, чем сказали вам специалисты-отоларингологи или он сам. Может быть, действительно постороннему человеку это лучше удастся.

— Да, вот именно! Мы слишком близки. — Ева ухватилась за эту мысль. — Это все равно что стоять к кому-нибудь слишком близко, чтобы можно было увидеть все лицо. Часто я чувствую, что я просто не могу разговаривать с Уорнером, потому что он так много знает обо мне…

«Но он вас любит, — грустно подумала Лин. — Разве этого не достаточно?»

Когда она ушла от Евы и получила время поразмыслить над своим обещанием, то была удивлена: как могла Ева заставить ее пообещать такую вещь? В сущности, что она могла сказать Уорнеру Бельмонту? Взять на себя смелость диктовать ему, насколько он должен посвятить Еву в свои соображения о ее болезни? Уорнер ей ответит, например… но заранее продуманные разговоры редко идут по плану. Она поговорит с ним и покончит с этим в следующий раз, когда он придет в ее палату… Но перед этим произошло еще кое-что.

На следующий день, когда Лин собиралась поехать в Спайрхэмптон, чтобы сделать необходимые покупки, она, проходя через комнату отдыха, как обычно, автоматически взглянула на полку для писем. Внезапно она остановилась, увидев свое имя и адрес на конверте и приписку: «В случае отъезда просьба переслать по новому адресу». Почерк был слишком хорошо знаком, потому что когда-то он был ей очень дорог.

Она мгновение смотрела на письмо, потом, подойдя к полке, взяла его и опустила в свою сумку. Она и раньше часто раздумывала, что будет, если вдруг она снова услышит какие-то новости или даже увидит Перри Гарстона. Теперь она знала. Больше он был не властен заставить ее сердце биться хотя бы немного быстрее; письмо пробудило в ней легкое праздное любопытство — что заставило его снова писать ей, но кроме этого она не обнаружила у себя в душе никаких чувств. Да, она была когда-то влюблена в него! И любовь, если бы они тогда поженились, могла бы теперь тихо умереть — но было бы слишком поздно.