Однако из-за своего размера и веса страусопингвинис не может наесться одиноким яйцом простейшего пингвина, из-за чего обычно тут же закусывает и наседкой тоже. Порой даже наседчиком, ибо в среде обыденных пингвинов царит настоящая половая демократия, так что обязанности честно и безоговорочно поделены между птице-супругами по равным долям. Потому обычно о приходе страусопингвиниса из подледного мира в надледный некому рассказывать. Из-за чего даже для самих обыденных пингвинов страусопинвинис остается лишь страшной легендой, передаваемой от клюва к клюву. Порой, конечно, выбираясь наружу антарктического холода из холода внутреннего, страусопингвинис не находит любимого лакомства и вынужден долго преследовать по снегу некрупных, а порой достаточно больших, белых медведей. Что для страусопингвиниса, учитывая его прожорливость, особого значения не имеет. К сожалению, из-за неправильного зоологического устройства белые медведи яйца не несут, из-за чего страусопингвинис, разумеется, жутко распаляется и терзает своих жертв особо люто. Да и поедает по потребности, но без аппетита.

Другое дело люди. Они ведь не какие-то белые медведи или глупые пингвины, робко прячущие что-то нам неясное, и совершенно не ценящие сгинувших за так собратьев. Они-то -

данные антарктические люди - как раз навеки угодили в самую суть подледного мира. Им-то куда деваться от лютующего всюду страусопингвиниса? Конечно, несколько спасает то, что и люди тоже в результате цивилизационного воспитания яйца все-таки не несут. Именно данное обстоятельство не делает их предметом вожделения и гастрономии страусопингвиниса. По крайней мере, на постоянной основе.

К тому же, в отличие от технически отсталых белых медведей, антарктические - или скорее, подантарктические - люди объединены коллективизмом, причем, спаянным долгой совместной дружбой и отрезанностью от прочей человеческой цивилизации. Речь тут, конечно же, об экипаже «Молодого Вильгельма», когда-то в период ранней мировой войны волею судеб и типографско-навигационно-карточной опечатки угодившем в антарктические льды. Вернее, между двумя оными. То есть, в результате штормо-погодной жестокости подводная субмарина вермахта застряла не только под водой, а еще и втерлась между двух айсбергов, которые из-за аномальных морозов внезапно срослись в один, а впоследствии были принесены противотечениями обратно в Антарктиду, с каковой тоже срослись. Что же было делать славным субмаринистам, если винты их крейсера навеки вмерзли в ледовую ловушку?

Автор романа поведывает нам об этих старых горестях боевых субмаринистов весьма схематично. Не городить же, в самом деле, многотомное собрание сочинений по каждому году размышлений, споров и дум экипажа этого линкора по случаю многолетней невидимости в перископ абсолютно ничего? Неужели нужно целыми главами описывать, как, разыгрывая в рулетку очередность, подводные бойцы все же смотрят в мутность перископических линз и в результате долгой практики начинают что-то там видеть? Правда, каждый свое. Важно, что в результате совместных артикуляционных соитий, они все же домудрились использовать для расширения жизненного пространства кругозора узкие ниши торпедных округлостей. Причем, с помощью случайно оказавшейся на борту саперной лопаты, а также живого человеческого дыхания, им, в конце-то концов, и вправду удалось расширить свой мир до более окружающего. Однако вот туг-то в их мир торпедных полостей и входит яйцелюбивый страусопингвинис.

Вопрос борьбы с необузданностью дикой природы - символизированной оным страусопингвинисом, а также факторами абсолютно-нулевой температуры заперескопичесного льда - конечно же, занимают в книге весьма большое и широко-охватное пространство. В этих холоднокровных для субмаринистов условиях как-то забывается, что в далеком за-перископном мире идут года и года. Уже давно закончилась не только давне-мировая, но следующе-мировая война.