И прочее человечество тоже постепенно обживает эту самую северную Антарктиду и даже ее льды. Правда, очень несмело, лишь поверху континента. Там, в этом отделенном крышей шестикилометрового льда мире, даже орнитологи- пингвенелюбы ничего не ведают не только о славных, долгоживущих в неспешности холодов боевых субмаринистах, но также о страшной молоконесущей птице страусопингвинисе. Откуда им знать? Ведь даже добрые к своим пятнистым яйцам обыденные пингвины им совершенно ничего не рассказывают.
Впрочем, а какое нам, читателям, дело до этих, если и увлеченных, то поверхностно, ученых людей? Ведь они совершенно не понимают, отчего иногда обыденные пингвины так неожиданно гогочут, разыскивая очередного пропавшего друга- наседчика или подругу-наседку, а также утерявшееся совместно с ними пятнистое яйцо? По странно наивной солидарности с обыденными пингвинами полярные орнитологи почему-то считают, что собратья пингвинов попросту презрели родимый коллектив и уплыли в летне-океанские странствия досрочно. А ведь ту г же, в снегах, порой виден не совсем затертый перьевым хвостом большой трехпальцевый след величиной с черенок лопаты! Неужели... Да нет же! Кто из орнитологов хочет потерять свое нажитое годами диссертационное благополучие и северополярную прибавку к профессорской пенсии, а также уважительно-благосклонное отношение коллег из-за какого-то невыясненного полярного трицератопса? Почти бессознательно они затирают бесценные научные доказательства существования страусопингвиниса, подкармливая именно в нужном месте пингвиний базар семечками с рыбой или ставя прямо посреди следа свои бесполезные для дела фото-камерные треножники.
А ведь в это самое время жуткий страусопингвинис, спокойно и удовлетворенно-похабно каркая, спускается по ледовой расщелине в свой уединенно-подледный мир, чтобы и далее бесшабашно мучить славных, морозостойких духом боевых субмаринистов. Окружающему миру явно нет до них вовсе никакого дела. Даже чистосердечно научного. Потому и нам - читателям - в свою долгую очередь, тоже не слишком интересен этот безжалостный и потому безразличный к подледно-разумной жизни внешне-ледный мир. Мы с замерзающими в глазах слезами лицезрим полотно многоуровневой духовной жизни славного и немолодого уже экипажа «Молодого Вильгельма».
Как стойко и бесстрашно сражаются они с порой беснующимся и безжалостно хватающим страшным клювом за унты, пытающимся захапать их округло-торпедное пространство страусопингвинисом. И как, в то же время, чистосердечно-умильно интересуются они иногда у штатного субмаринного почтмейстера, почему так долго к ним не доставляют письма от далеких родственников суши. Как переживают и горюют они периодически за недостойное поведение, нечистоплотно вклинившегося без очереди к перископным тубусам субмаринового сотоварища. Как открыто честно-пленительно просят они иногда своего любимого коллегу - самого грамотного в арифметике, а именно - субмаринного штурмана, - посчитать задаром, каковая прибавка к наземному жалованью уже накопилась на их счетах за время подледного плена. И, кроме того, умильно-неграмотно интересуются, не сказывается ли вершащаяся наверху инфляция на покупательной способности оного. Как в недолгие периоды затухания плотоядной активности жуткого страусопингвиниса по отвоевыванию вовсе не ему принадлежащих округлостей торпедолюков, добрые субмаринисты спорят о божественной предопределенности всего и вся вокруг, в том числе, и этого самого ненавистного страусопингвиниса, у которого они все же иногда умудряются выкрадывать принесенные из надледных равнин обыденно пингвинные яйца. И, конечно, как мудро-торжественно делят они порции яичницы из этих самых яиц с учетом состояния здоровья, выслуги лет, воинских нашивок и истинно-подледных заслуг каждого субмариниста. А как еще более мудро-непритязательно разделяют они по оржавленным кружкам немногочисленные литры молока, бесстрашно надоенные из шестнадцати сосков страусопинвиниса в моменты его особо-послеобеденного сна. |