Наиболее убедительным доказательством здесь служит фантазия, которой Ганс упорно придерживается и которую раскрашивает обилием подробностей: мол, Ханна прошлым летом, до своего рождения, была с семьей в Гмундене, ездила туда вместе с остальными и была способна очень на многое, в отличие от себя же новорожденной. Смелость, с которой Ганс преподносит эту фантазию, и бесчисленные лживые вымыслы, которые он в нее вплетает, вовсе не лишены смысла; все это означает месть отцу – мальчик сердится на папу за то, что тот до сих пор вводил его в заблуждение сказкой об аисте. Ганс словно говорит своими выдумками и поступками: если ты думал, что я такой глупый и поверю в аиста, который принес Ханну, тогда и я могу требовать, чтобы ты принял за истину мои выдумки. За этим актом мести со стороны нашего маленького исследователя следует явно связанная с ним фантазия о том, как дразнят и бьют лошадей. Данная фантазия тоже составная: во‐первых, в ней отражается поведение Ганса с отцом, а во‐вторых, она воспроизводит скрытые садистские желания по отношению к матери, уже, хотя мы этого не понимали, проявлявшиеся в домыслах по поводу совершения запретных поступков. Ганс даже вслух признается, что хотел бы поколотить маму.

Что ж, мы приближаемся к разрешению большинства загадок. Невнятная фантазия об опоздании на поезд как будто предшествует последующему отправлению отца к бабушке в Лайнц: эта фантазия охватывает путешествие в Лайнц и бабушка в ней участвует. Другая фантазия, в которой мальчик дает кондуктору 50 000 гульденов, чтобы проехать в вагоне, звучит почти как план выкупить мать у отца, власть которого отчасти состоит в его богатстве. Затем Ганс, в приступе невиданной прежде откровенности, признается в желании избавиться от отца и раскрывает, что он желает этого потому, что отец мешает ему наслаждаться близостью с матерью. Нас не должно удивлять, что одни и те же побуждения в ходе анализа всплывают регулярно: ведь монотонность обусловлена исключительно приемами толкования, а для Ганса это не простые повторения – он сам видит последовательные шаги, от скромных намеков до полного осознания, свободного от всяческих искажений.

Далее нас ожидают простые подтверждения Гансом фактов, установленных благодаря анализу. Своими недвусмысленными, симптоматическими поступками, которые старается скрыть от прислуги, но не от отца, Ганс показывает, как именно воображал деторождение; но при более внимательном наблюдении можно заметить в его поведении кое-что еще: он как бы намекает на что-то, ускользнувшее от анализа. Он втыкает в круглое отверстие на теле резиновой куклы маленький перочинный ножик, принадлежащий матери, и затем дает ему выпасть, отрывая кукле ноги. Родительское разъяснение относительно того, что дети действительно вырастают в животах у мам и выходят оттуда, как «ка-ка» при испражнении, оказывается запоздалым и не сообщает ему ничего нового. Другой, как бы случайный симптоматический поступок подразумевает, что Ганс желал смерти отца: он роняет лошадку, с которой играл, в тот самый миг, когда отец рассуждает о желании смерти другому. Далее мальчик словесно подтверждает, что тяжело нагруженные повозки воплощают для него беременность матери, а падение лошади есть представление о рождении ребенка. Самым же восхитительным образчиком мышления можно счесть появление придуманной Гансом девочки по имени Лоди: оно доказывает, что для мальчика все дети – «какашки». Этот факт становится известным несколько позже, мы лишь погодя узнаем, что он давно играет с этим «колбасным» ребенком.