«Я: «Во что ты играл с куклой?»

Ганс: «Я называл ее Гретой».

Я: «Почему?»

Ганс: «Потому что я так ее называл».

Я: «И как ты играл?»

Ганс: «Я ее нянчил, как настоящего ребенка».

Я: «Тебе захотелось иметь маленькую девочку?»

Ганс: «Ну да. Почему нет? Пусть будет у меня, а не у мамы, этого я не хочу».

(Так он говорит довольно часто. Он боится, что третий ребенок еще больше скажется на его положении в семье.)

Я: «Только у женщин бывают дети».

Ганс: «А у меня будет своя девочка».

Я: «Откуда же ты ее возьмешь?»

Ганс: «Ну, от аиста. Он достанет девочку из ящика, положит ее в яйцо, а из яйца потом выйдет еще одна Ханна. Да, еще одна Ханна. Из Ханны будет другая Ханна. Нет, хватит всего одной Ханны».

Я: «Тебе хочется завести свою девочку?»

Ганс: «Да, в будущем году у меня появится своя девочка, и ее тоже будут звать Ханной».

Я: «Почему же маме не надо заводить девочек?»

Ганс: «Потому что девочка будет у меня».

Я: «Но у тебя не может быть девочки».

Ганс: «Почему же? У мальчиков есть девочки, а у девочек – мальчики».

Я: «У мальчиков не бывает детей. Дети бывают только у женщин, у мам».

Ганс: «Почему так?»

Я: «Потому что это предписано Господом».

Ганс: «Почему у тебя не может быть ребенка? Надо подождать, и он появится».

Я: «Долго ли мне придется ждать?»

Ганс: «У тебя есть я».

Я: «Но на свет тебя произвела мама. Значит, ты есть у нас с нею».

Ганс: «А Ханна чья – моя или мамина?»

Я: «Мамина».

Ганс: «Нет, моя. Почему она не может быть нашей общей?»

Я: «Ханна – наша, моя, мамина и твоя».

Ганс: «Другое дело!»

Пока ребенок остается в неведении относительно женских гениталий, для него вполне естественно строить подобные домыслы по поводу сути сексуальных отношений.

* * *

«Двадцать четвертого апреля нам с женой удается разъяснить Гансу некоторые подробности деторождения – что дети растут внутри мам и потом появляются на свет, когда их выдавливают, как «ка-ка», причем маме очень больно.

Днем мы вышли на улицу перед домом. У него наступило заметное улучшение – он бежит за повозками, и единственным обстоятельством, выдающим прежний страх, остается тот факт, что он не решается отойти далеко от двери, что его не уговорить и не заставить прогуляться достаточно далеко».

* * *

«Двадцать пятого апреля Ганс ударил меня головой в живот, уже не в первый раз. Я спросил, не играет ли он в козочку. Он ответил – нет, в барана».

Я: «Где ты видел барана?»

Ганс: «В Гмундене. У Фрицля был баран». (Вообще-то у Фрица был ягненок, с которым дети играли.)

Я: «Расскажи мне о нем. Что он делал?»

Ганс: «Знаешь, фрейлейн Мицци (учительница, которая жила в том же доме) всегда сажала Ханну на барашка, но тот не мог встать и бодаться тоже не мог. А когда к нему походили близко, он начинал бодаться, потому что у него были рожки. Фрицль водил его на веревке и привязывал к дереву. Он всегда привязывал его к дереву».

Я: «А тебя барашек бодал?»

Ганс: «Он прыгнул на меня. Фрицль однажды позвал, я подошел близко, не знал, как надо себя вести, а барашек вдруг напрыгнул. Было очень весело, я не испугался».

Это, конечно, неправда.