|
д. Я спрятал письмо и стал искать денег на столе, в столе – нету. «Кто принес письмо?» – спрашиваю денщика. «Андрей Иванович, говорит, положил его за зеркало». «Верно, деньги спрятал к себе в ящик: умник!» – подумал я и, как блаженный, поужинал и лег спать. У меня так и звенели в ушах всё золотые. Я мечтал, как я разгуляюсь назавтра и… конечно, поиграю, обыграю Шлепкова. Утром рано кричу с постели: «Андрей! Андрюша!» Храпит. Через полчаса опять зову. «Мм»… мычит. Потом, слышу, возится, встает. «Где деньги спрятал? – спрашиваю, – в ящике, что ли?» Кряхтит. «Говори же!» – «Погоди… сапог не лезет». Опять кряхтит. «Давай же деньги!» – говорю. «Какие деньги?» – «Как какие деньги? ведь ты, верно, с письмом и деньги из канцелярии принес?» – «Ах, эти-то! Да, принес… Эх, другой сапог не лезет!» – «Где же деньги? Не томи, говори и давай… в столе, что ли, у тебя?..» – «Нет, они… у Шлепкова», говорит. Я ужаснулся. «Как так?..» – «Отшлепал, брат Левушка; так отшлепал… ах, проклятые сапоги!..» – «Ужели ты всё спустил, бессовестный?» – спрашиваю. А он в ответ мне только печально головой кивнул…
– Что ж ты не прибавил вздоха моего? – перебил Сланцов. – Я так вздохнул, что денщик пришел, думал – зову его. «Ужели ты мне хоть пяти золотых не оставил?» – горько упрекнул он меня, как теперь помню… – И это все правда? – спросил я. – Да, это… правда, – сознался Сланцов. – Que voulez vous! Nous étions en guerre, et à la guerre comme à la guerre?
– Но погоди же: ты дискредитировал меня перед молодым человеком – он подумает, что я нахал, а ты великодушный270 друг! Я тоже могу припомнить кое-что: как ты мне отплатил. Figurez-vous, – обратился он ко мне и продолжал по-французски, но потом перешел на русскую речь. – Мы воротились в Петербург, я вышел в отставку, а он (указывая на Углицкого) остался в полку; жили мы вместе. Я нанял квартиру, отделал ее щегольски, накупил мебели, ламп, ваз, зеркал, картин, разных дорогих bibelots – cela m’a couté les yeux de la tête , – словом, промотался, – конечно, пока в долг. Сделал также полный гардероб. Понадобилось мне, однако, съездить в деревню добыть денег. С этой войной да с походами я не имел понятия о своих делах, не знал, что у меня есть, что в имении делается. Я поехал на какой-нибудь месяц – осмотреться, распорядиться. Приехал – и нашел хаос: денег в конторе пять рублей, староста в бегах. Я попробовал похозяйничать – вышло хуже. Зато священник встретил меня с крестом и святой водой, а приказчик поднес хлеб-соль. Я подумал, подумал, перебывал у всех соседей, звал и угощал у себя уездную челядь, заседателей, исправников и прочих и, наконец, нашел соседа – домоседа, практического хозяина и скрягу, – честного и аккуратного, который всю жизнь просидел между пшеницей и овсом, сам сеял, жал и молол и сам возил свой хлеб на пристань, на Волгу. Он за пять процентов с дохода взял все мои дела на свои плечи. И теперь всем заведует, конечно, лучше меня. Все это задержало меня вместо месяца – целых четыре. Осенью я воротился в Петербург. Приезжаю вечером: его (указывая на Углицкого) не было дома. Было еще не поздно, и я хотел поехать вечером куда-нибудь к знакомым. Обрился и велел дать одеться. «Что прикажете подавать?» – спрашивает камердинер. «Дай синий фрак». – «Синего фрака нет…» – «Как нет: где же он? Я его не брал с собою». |
