|
Г-н Полевой ставит Жуковскому в вину, что он не понимает «Гамлета», почитая это великое произведение чудовищным и уродливым (слова самого Жуковского в «Телеграфе» за 1827 год, № 1, стр. 25)[15 - Жуковский так передал свой разговор с Людвигом Тиком: «Я признался ему в грехе своем, сказал, что chef-d'oeuvre Шекспира, «Гамлет», кажется мне чудовищем и что я не понимаю его смысла. На это сказал он мне много прекрасного, но, признаться, не убедил меня» («Отрывок из письма о Саксонии»).]. Опять факт, не объясненный мыслию! Жуковский не понимает «Гамлета» и не должен – не по недостатку чувства изящного, не по недостатку образования, а по особенному свойству и направлению своего духа: любя Шекспира, он отказался бы от средних веков, от романтизма, следовательно, отказался бы от самого себя. Кто из кипящих юношей, в романтическую пору своей жизни, в эпоху гордых и высоких идеалов, не предпочтет Шиллера Шекспиру, не поставит Шиллера высоко над Шекспиром? Мало этого: кто из юношей не увидит в Шиллере величайшего художника, и кто из них что-нибудь увидит в Шекспире? Почему это? потому что Шиллер поэт романтический по преимуществу, следовательно, поэт юности; а что для Германии Шиллер, то для России Жуковский, И как сам Шиллер понимал Шекспира, если решился перевести его «Макбета» с некоторыми переменами![16 - Шиллер осуществил сценическую обработку «Макбета» – «Makbet. Trauerspiel von Shakespeare, bearbeitet von Fr. Schiller». Tubingen, Cotta, 1801. Перевод на русский язык был сделан А. Г. Ротчевым (Макбет. Трагедия Шекспира. Из соч. Шиллера. Перевод А. Ротчева. СПб., 1830).] Шекспир – поэт нового времени, нового искусства – поэт не идеалов, а действительности, и потому его понимает только дух многосторонний, и не юноши, а мужи. Есть люди, которые на всю жизнь остаются детьми, и есть люди, которые на всю жизнь остаются юношами, не в пошлом, а в высоком значении этих слов: Гомер в своей «Илиаде» младенец; наш Крылов в своих баснях младенец; Шиллер умер юношею, хотя по летам и давно уже был муж; Жуковский и в глубокой старости останется тем же юношей, каким явился на поприще литературы. Жуковский односторонен – это правда, но он односторонен не в ограниченном, а в глубоком и обширном значении этого слова, как были односторонни греки, как были односторонни все великие художники средних веков и как односторонни новейшие поэты – Шиллер, Жан-Поль Рихтер, Байрон, которых величие заключается в их односторонности, как величие Шекспира и Гете заключается в их всеобъемлющей многосторонности. Когда единая и отвлеченная сторона духа есть выражение необходимого момента в жизни человека и человечества, – она велика и бесконечна: односторонний Жуковский явился органом великого момента духа – романтизма и идеализма в искусстве и в жизни.
Итак, г. Полевой нашел в поэзии Жуковского недовольство земным, стремление к небесному, юношескую мечтательность, идеальную любовь и пр. и пр., что и другие, больше или меньше, лучше или хуже, находили в ней; но он не сказал, что такое это найденное им, и оно осталось для него искомым. Так как объяснения найденного и расхваленного им в поэзии Жуковского он искал не в философской мысли, а в своих личных мнениях, – то это найденное и расхваленное и явилось чем-то случайным и, следственно, бессмысленным. Удивительно ли после этого, что поэзия Жуковского стала у г. Полевого кругом виновата за то именно, чем он в ней восхищается, следственно, без вины виновата?.. Это ли критика? это ли оценка поэта? Задача истинной критики – отыскать в созданиях поэта общее, а не частное; человеческое, а не людское; вечное, а не временное; необходимое, а не случайное, – и определить, на основании общего, то есть идеи, цену, достоинство, место и важность поэта. А то ли сделал г. Полевой, так много наговорив о Жуковском?. |
