Лепра зашагал рядом с Евой вдоль серого здания. Они остановились у ворот. Черты у обоих заострились. Ева подняла лицо к Лепра, кончиками пальцев пригладила ему волосы на висках. Она понимала, что он будет страдать сильнее, чем она.

— Будь умницей, — шепнула она.

— Хорошо, — отозвался он.

Он задыхался. Она скрылась в воротах, не оглядываясь, прошла через двор, он отвернул манжету, чтобы взглянуть на часы. Потом, переступая с трудом, как больной, перешел к парапету набережной. Быть может, сегодня вечером его арестуют. Зеленая вода колебала отражения, зигзагами вытягивала опрокинутую тень парохода. На углу Нового Моста, не обращая внимания на зевак, работал художник. Лепра, перегнувшийся через каменный парапет, жил в другом мире. «Если бы меня арестовали, — думал он, — любил ли бы я ее по-прежнему? Если бы меня разлучили с ней? Если бы она умерла?.. Может, она права. Я насочинял себе каких-то восторженных небылиц. Я хочу, чтобы в моей жизни было что-то необыкновенное. И все же сейчас мне холодно, мне страшно, потому что она одна, там, наверху…» В его памяти звучали обрывки мелодий, пассажи из «Аппассионаты», из концерта Шумана. Ему хотелось сыграть для Евы, чтобы помочь ей, самому принять участие в схватке. «Хорошо бы, — подумал он еще, — написать вот сейчас песню и сразу же ей подарить». Фожер был на это способен. Впервые он вспомнил о Фожере без горечи. Прошел буксир, тянувший за собой три баржи, до планшира погруженные в воду. Ветер играл на воде, рассеивая листья по ее поверхности. Лепра признал, что хотел убить Фожера, и ему стало легче. Да, он завидовал Фожеру, он ненавидел его всеми силами души. Фожер угадал правду, когда обвинил его в том, что аппетиты у него большие. Умысел необязательно должен вызревать в течение многих дней или недель, это может быть делом нескольких секунд. Стоит тебе исступленно пожелать исполнения того, что ты уже делаешь. Но в этом он никогда, никогда не сможет признаться Еве. Выходит, он недостаточно ее любит? Но разве можно разоблачить себя до конца, согласиться, чтобы твоим судьей была женщина, которая тобой восхищается, внушая тебе самому, что ты существо исключительное? Фожер ничего в себе не скрывал и потерял любовь Евы. А ведь Фожер был личностью… А я бедный малый, неспособный даже сочинить мелодию из трех нот. Но в то же время в каком-то другом смысле всё эти мысли были неправдой. Лепра чувствовал, что обвиняет себя только потому, что это единственный магический способ внушить Еве, чтобы она сопротивлялась, лгала, отрицала. Да, он желал, чтобы в эту самую минуту, находясь в лапах этого полицейского, она отбивалась, чтобы она забыла свою дурацкую щепетильность! Лгать?! Подумаешь! Он едва ли не желал, чтобы полиция вызвала его на допрос, чтобы лгать еще и еще.

Он отвернул манжету. Не прошло еще и четверти часа с тех пор, как началась его пытка. Рыбак выудил из воды что-то блестящее, извивающееся. Лепра спустился на несколько ступенек вниз, зашагал вдоль набережной, подошел к рыбаку, вытиравшему руки носовым платком. Рыбак насвистывал песню Фожера.

— Садитесь, мадам, прошу вас.

Комиссар Борель прошел по кабинету, оперся на спинку своего кресла. Ева в мгновение ока составила о нем мнение: умный, чуть излишне самоуверенный, красивый, хотя зубы неровные, но в общем для чиновника вид достаточно благородный. Брюки не мешало бы отутюжить… Она улыбалась, слегка наклонив голову и глядя ласковым взглядом, но внутренне вся начеку.

— Я счастлив видеть вас здесь, мадам. Для меня, поверьте, это большая привилегия. Я вами восхищаюсь…

— Следует ли понимать ваши слова так, что вы пригласили меня сюда для частного разговора, чтобы наговорить мне комплиментов?

Прикрыв глаза, комиссар приподнял массивную руку, на которой блестел перстень с печаткой.