– Так тебя ж Носатая ищет!

Пришла очередь удивляться Шестакову.

– Меня? Зачем это? Я уж почти полгода как не мент.

– Не знаю, Шестаков, не знаю, может, у нее какой личный интерес к тебе? – Штука двусмысленно подмигнул, но почему‑то обоими глазами.

– Да иди ты… – Миша снова повернулся к ларьку.

– Я серьезно, Рэмбо, – голос Фролова стал умоляющим, – она всем сказала: увидите, скажите, что он мне нужен!

Миша с наслаждением отпил, не отрываясь, почти полбутылки пива и сразу подобрел.

– Охрану, что ли, набирает? Так не пойду я к ней…

– Не, с охраной у Носатой все нормально.

– Хм, ну, тогда, наверное, замуж позовет, не иначе.

Штука довольно заржал и тут же засуетился:

– Ну что, двинулись?

– Прямо сейчас? – Встреча с местной бандершей, прямо скажем, не входила в планы Мишиного отдыха. Он уже пожалел, что разговорился с Фроловым.

– Пошли, Рэмбо, я только что ее машину около конгоры видел.

– Не егози, – сурово одернул его Шестаков. – У вас что, премия положена за мою доставку?

– Да ладно тебе. Она сказала: очень нужен. А мое дело – передать.

Танька Петухова, она же Носатая, как раз выходила из конторы – обыкновенного ларька, но без окон и с официальной табличкой “ТОО АФРИКА”.

– Привет, – бросила она Шестакову, ничуть не удивившись, – садись в машину.

В принципе из нее могла бы получиться очень стильная дама, учитывая идеальную фигуру и родителей‑академиков. Но… Карьеру фотомодели Татьяне перечеркнул лет двадцать назад дворовый пес Марс. То ли играя, то ли разозлившись на приставучих детей, он цапнул за нос ближайшего к нему. Этим ближайшим оказалась Танька. С тех самых пор неровный розоватый шрам стал чуть ли не ее визитной карточкой. Ничьи уговоры: ни родителей, ни друзей, ни обоих мужей – не заставили сделать пластическую операцию. Ей нравилось быть Носатой. И вообще, с младенчества девизом Танькиной жизни было: “Не как все!” Татьяна на окружающих производила убийственное впечатление. От цвета ее нарядов сводило скулы даже у бесчувственных грузчиков овощных магазинов. Лексикон – как у доктора филологии, отсидевшего лет пятнадцать в колонии строгого режима. По городу Носатая разъезжала на “БМВ” неуловимо‑поганого оттенка, который Валерка Дрягин, увидев однажды, охарактеризовал как “цвет бедра ошпаренной нимфы”.

– Ты ел? – буднично спросила она, словно жена, припозднившаяся с работы. – Ужинать будешь?

– Буду, – в тон ей ответил Шестаков. “Ну‑ну. Посмотрим. С вопросами пока подождем. Пусть Татьяна сама разыгрывает свои козыри”.

Ему пришлось больше часа покататься с Носатой по окрестностям. Они заехали в ларьки на “Площади Мужества” и “Академической”, посетили большой магазин хозтоваров на Гражданском проспекте (оттуда Татьяна вышла разъяренная и даже пнула носком изящной туфельки чью‑то “девятку”) и ненадолго притормозили около развала “секонд‑хенда” на проспекте Науки. У Шестакова закралась неприятная мыслишка, что Танька не столько занимается своими делами, сколько демонстрирует его своим приближенным. “Не иначе, в охрану к себе позовет. Соврал, значит, Штука”. Когда они наконец сели за стол в небольшом ресторанчике, Миша напрямик спросил:

– Ну что, всем меня засветила?

– Фу, Рэмбо, что за жаргон? – Татьяна наморщила нос. Из‑за шрама это у нее получилось жутковато. – Просто ты должен понимать, что правильно проведенная рекламная кампания – это восемьдесят процентов успеха.

– Начало интересное.