– Конечно. – Миша хотел задать ему какой‑то вопрос, но не успел. В подсобке появился Витек. Вид у него был страшно недовольный. В зубах он держал незажженную “беломорину”, а в руке – полведра ржавых гаек.

– Какого!.. – светски начал разговор Гмыза, не обращая внимания на Профессора. Матильду на столе он, похоже, не заметил. – Я там вкалываю, а они здесь растрендякивают! Шибко умные, да? А ну‑ка живо за работу! – И вывалил в железный бак свои гайки.

Грохот получился изумительный. Испуганная Матильда сиганула со стола и пулей рванула в коридор. За ней с криком “Мотя! Назад!” бросился СССР, далее – Витька, подбадривавший: “Шваброй, шваброй ее!” За ним – Мухин, и замыкал бегущую процессию Шестаков, горя желанием надавать Гмызе по шее.

Матильда исчезла. Ни догнать, ни найти ее не удалось. Профессор сидел в подсобке несчастнее Пьеро. Ему оставалось только затянуть что‑нибудь вроде: “Матильда сбежала в чужие края…” Недоумевающий Гмыза бродил по комнате, чувствуя себя виноватым неизвестно в чем. Время от времени он начинал бубнить что‑то невразумительное, вроде: “Ладно бы, кошка там, хомяк на худой конец, а то…” Но тут же ловил на себе зверские взгляды Миши и Толика и умолкал.

Всем было страшно неловко. Шестаков честно не испытывал жалости к сбежавшей Матильде и винил самого Профессора: ну действительно, какого лешего тот притащил сюда крысу?

– Господи, она же пропадет здесь, пропадет, – причитал СССР с таким неподдельным горем, что Миша, несмотря на раздражение, вдруг понял, что, скорей всего, Профессор – просто очень одинокий человек. И Матильда для него, может, единственное близкое существо.

– Не переживайте, Савелий Сергеевич, найдется, – неубедительно утешал его Толик, – мы поищем, или сама вернется…

– Куда вернется? Она же здесь ничего не знает!

– А мы ей сала кусочек положим, – предложил Витек.

– Да не ест Матильда сала! – окончательно обиделся Профессор. – К тому же… Вы ее не знаете! Она такая обидчивая и недоверчивая!

– О! Оби‑и‑идчивая… – протянул Гмыза. – Все они из себя обидчивых строят… А потом возвращаются как миленькие!

– Ты о ком? – не понял Миша.

– О бабах, о ком же? От меня когда Зойка уходила…

– Да вы что, обалдели все?! Вы о чем говорите?! Гмыза! Ты работать собирался? Вот иди и работай, а не болтай тут всякую чушь! – Шестаков решил взять руководство в свои руки, пока все окончательно не свихнулись. – Савелий Сергеевич, вот папка. Если все‑таки надумаете взять посмотреть – пожалуйста. А мне пора.

До самого вечера то тут, то там Миша слышал отчаянные взывания Профессора: “Мотя, Мотя! Матильда!” Крыса так и не появилась, и около семи часов СССР ушел. Придя в подсобку, Шестаков обнаружил, что папки нет, а на стуле висит штормовка Савелия Сергеевича.

– Он оставил, чтоб ей было куда возвращаться… – извиняющимся тоном пояснил Толик. – Нехорошо как‑то получилось… А бумаги он взял.

– Ну ты прям втюрился в своего Профессора, – раздраженно бросил Миша. – Я заметил. Вместе с ним готов был эту дрянь голохвостую в задницу целовать!

– Да потому что я – не ты! Фельдфебель! Теперь я понимаю, почему тебя все Рэмбо называют! Потому что ты – как волк‑одиночка, всех плохих зубами разорвешь, а хороших у тебя и не бывает! Человек нам помочь хочет, сам пришел!

– А по‑моему, твой хороший человек – просто маньяк‑одиночка! Подружку нашел! Мати‑ильда! – передразнил Миша. – Небось торчит на работе до ночи, с сотрудниками грызется, а дома суп пакетный хавает… – Шестакова неожиданно и совершенно беспричинно понесло.