Шестаков так же медленно сел. Тысячи самых злых и обидных слов еще вертелись у него на языке. Но теперь все они предназначались ему самому. Страшным усилием Миша проглотил свое самолюбие и глухо сказал:

– Савелий Сергеевич, я – болван.

И снова, как две недели назад, СССР сидел за столом и перебирал бумаги в черной папке. Теперь он это делал уже по‑хозяйски, кратко комментируя полученные сведения. Он оценил мужественное признание Миши, поэтому старался говорить по возможности мягко и деликатно:

– Я начал догадываться об этом уже после третьего визита… Смотрите. Все галлюцинации имели, так сказать, бытовую окраску… Жуткие, нелепые видения, но совершенно жизненные: утопленники, радиация, серьезная травма. Я не нашел ни одного человека, который бы видел нечто сверхъестественное.

– М‑м‑м… – Толик хотел было что‑то сказать, но лишь вопросительно глянул на Шестакова.

– Простите? – После своего недавнего бурного монолога СССР вернулся в привычный образ интеллигентного человека. – Вы что‑то хотели сказать?

– Да… – Мухин помялся. – Вот вы говорите: ничего сверхъестественного. А я помню, что одна женщина… Давно еще… Помнишь, Мишка?

– Калашникова Антонина Васильевна, – по памяти процитировал Шестаков, – дежурная по станции “Площадь Мужества”. Остановила эскалаторы. Жертв нет. Только народу много попадало.

– Вот‑вот! – Толик смущенно глянул на Профессора. – Мне кажется, она‑то как раз полную чертовщину видела… СССР кивнул.

– Да, да, я понимаю, о чем вы говорите. Яркое, с многочисленными красочными подробностями видение. Врата ада. Я ездил к Антонине Васильевне. Она живет за городом у матери. Сейчас отвечу. Поймите, когда я говорю о сверхъестественном, я имею в виду образ или ситуацию, которым неоткуда взяться в нашей реальной жизни. То есть вы можете прочитать на ночь бредовую статейку в газете, затем лечь спать и во сне увидеть зеленого инопланетянина с тремя глазами. Но все это – плоды чьей‑то глупой фантазии. Здесь же мы имеем дело с одной из самых устойчивых и тщательно – веками! – разрабатываемых идей.

– Какой? – не понял Миша.

– Религией. Мне удалось поговорить не только с Антониной Васильевной, но и с ее матерью. Это очень пожилая и строгая женщина. Самое главное, что они – староверы. Настоящие, ортодоксальные, для которых загробная жизнь – такая же реальность, как для вас, Михаил, простите, Уголовный кодекс.

– Почему “простите”?

– Я побоялся, что вас может обидеть такое сравнение… Шестаков только махнул рукой.

– Ничего. Я, кажется, понял, к чему вы клоните. Все эти, м‑м‑м, черт, потерпевшие… короче, каждый увидел то, чего больше всего боялся?

– Именно! Вот это‑то и странно. Я проглядел литературу, правда, очень наспех, но не нашел описания галлюциногена с подобным действием. То есть когда или из подсознания, или из глубин памяти вытаскивается самый большой страх. Далее… Я много думал. – СССР покопался в папке, достал из нее листок и положил сверху. – Чтобы не утруждать вас длинными рассуждениями, я просто сообщу свои выводы. Удивительные, надо заметить, выводы. – Тут он снова перебил сам себя, и Миша подумал, что Профессор хоть и пообещал не утруждать, но говорит на самом деле ужасно длинно, если не сказать – занудно. – Это даже не назвать выводами. Это, скорей, констатация странностей. Итак. Во‑первых. Неожиданность появления феномена.

– Ох, Савелий Сергеевич, мы же не научную статью обсуждаем! – взмолился Толик.