Пожалуй, ещё более откровенная вещь в этом смысле – «Подпоручик Киже», где один человек возникает из-за описки, а другой из-за этой описки исчезает, вычеркнут из списков и больше не существует (в России жив только тот, кто есть в списках). «Подпоручик Киже» – это довольно тонкая и довольно интересная вещь. И, кстати, образ Павла там замечательный – может быть, более гротескный и менее глубокий, чем у Мережковского, у которого Павел – «Гамлет на троне». У Тынянова Павел тоже жертва, но он и зверюга, в нём есть садическое начало. Он и с солдатами безобразно обращается, и с офицерами, он срывает постоянно зло на окружающих. И можно сказать, что к последнему году жизни это уже просто душевнобольной.

Но изначально Павел – человек, который действительно мечтал реформировать многое в России, просто Россия его сожрала и не в своё время он начал. А так это человек с потенциями великого реформатора, и главное, человек искренний, человек по-своему доброжелательный, просто замученный. И у Тынянова о Павле в «Подпоручике Киже» сказано хотя и с огромной иронией (почти с издевательской), но и с глубочайшим сочувствием, потому что роль личности в российской истории печальна: любая тенденция сжирает личность, прежде чем она успеет что-то сделать.

Нельзя не сказать о теоретических работах Тынянова и в особенности о его литературной критике. Я думаю, что, наверное, лучшая литературно-критическая статья двадцатых годов (наряду с рецензией Осипа Брика на «Цемент» Фёдора Гладкова) – это тыняновский «Промежуток». Кроме того, что в ней содержится довольно несправедливая оценка Ходасевича, там масса ценнейших наблюдений о том, что поэт уходит на сопредельную территорию, чтобы набраться новых навыков и смыслов – это уход Маяковского в газету, а в своё время уход Пушкина в мадригал. Это изящно дополняет теорию Шкловского о движении литературных жанров: периферийные выходят в центр, а центральные уходят на периферию, в глубину.

Второе и очень важное, что в статье есть, – это понимание творческой эволюции Пастернака и Мандельштама. Я думаю, что Тынянов был единственным человеком, который по-настоящему эту эволюцию понимал. Отсюда жажда Мандельштама увидеться с Тыняновым. Он просит его приехать в Воронеж, говорит, что в последнее время «становится понятен решительно всем, и это грозно». Но Тынянов был уже смертельно болен и не мог к нему туда, в Воронеж, приехать, ограничился пересылкой денег.

Не только «Промежуток», а большинство литературно-критических диагнозов Тынянова было очень точным. Конечно, это было жестковато. Он не понял совершенно, например, «Хулио Хуренито». Вот Шкловский оставил знак вопроса, а Тынянов припечатал в статье «Литературное сегодня»: «Роман Эренбурга – это отражённый роман, тень от романа»; «…в кровопролитиях у него потекла не кровь, а фельетонные чернила…»; «герой стал у него легче пуха, герой стал сплошной иронией»; «…у него все герои гибнут – потому что невесомы и умеют только гибнуть». Ну, может быть, это просто другая проза. Зачем от всех требовать плоти, достоверности, психологизма? Бывает роман-фельетон, и он бывает ещё прозорливее.

Но тем не менее большинство тыняновских диагнозов, большинство тыняновских оценок удивительно верны, поэтому Маяковский и говорил ему: «Давайте, Тынянов, разговаривать, как держава с державой». И проза Тынянова, и его литературная критика (я не беру сейчас литературоведение совершенно гениальное) – это в первую очередь пример трезвого, неустанно работающего, прекрасно организованного ума, пример интеллекта, сильного чувства истории и беспощадной честности к себе. Читайте Тынянова – и вам станет ясно, зачем жить.