— Отпустить, Рой? — повернулся Зарис к другу. — Или наказать? Примерно.

— Отпусти, — махнул рукой молодой рабочий. — Все ведь знают, что Малыш Таан сначала говорит, а лишь потом думает. Да и то не всегда.

Тугодум-северянин постоял минутку, держа на весу отчаянно извивающегося парнишку, а потом захохотал и разжал пальцы. И как раз когда тот особенно сильно дернулся.

— Не ушибся? — добродушно прогудел Зарис, наклонившись к возящемуся в пыли пареньку. — Помогу встать. Дай руку.

— Обойдусь, — пропыхтел тот. — Орясина приморская! Как там только таких, как ты, делают!

— Так же, как и тебя, — пожал плечами здоровяк. — Хотя насчет тебя не уверен.

Рассмеялись все четверо: действительно, представить себе, что великан Зарис и коротышка Дак появились на свет в результате одного и того же биологического процесса, было трудно.

Мир был восстановлен, но у Роя на душе все равно скребли кошки. И все остальные это хорошо знали…

— Погоди, Рой! — догнал Аллу друга, когда четверка рассталась на перекрестке: Гаал направлялся домой, в обшарпанную трехэтажную «отцовку» по Маршала Зогу, Зарис с отчаянно жестикулирующим Даком — они окончательно помирились, — разумеется, в пивнушку «Три рака», а господин Даар сперва в свою сторону, должно быть, в заводское общежитие, но передумал. — Давай пройдемся чуток.

— Давай. — Рой не слишком спешил под отчий кров: отец, превосходный слесарь, мастер своего дела, выпив, вдруг превращался в домашнего деспота; высохшая от забот матушка, восемнадцатилетняя Дона…

Сестренка была особенной болью юноши. Вроде бы совсем ненадолго отлучился он из дому — недолгая война с Хонти, «предсмертная судорога кровавого режима Неизвестных Отцов», как трубили телевидение, радио и газеты новых демократических властей, выдернула его из дому меньше чем на год, — а как много успело измениться…

* * *

Повоевать ему удалось всего ничего: их двадцать четвертую резервную бригаду, наскоро подготовив, бросили в бой прямо с колес — фронт трещал по всем швам, и остановить хонтийцев, бредивших реваншем, нужно было любой ценой. А те, воодушевленные разгромом передовых сил Метрополии, частью сгоревших в ядерном котле на Стальном Плацдарме, частью окруженных, перли вперед, не обращая внимания на потери. Для Роя месяц боев слился в один бесконечный день, пропахший порохом и взрывчаткой, кровью и сладковатым трупным запахом, удушливым смрадом разрытой земли и смертью, смертью, смертью. Тысячу и одной смертью. Он, коренной горожанин в Мировой Свет знает каком колене, за этот месяц перекидал тонны земли, вырыл больше окопов, чем в учебном полку выпустил пуль из своей старенькой винтовки второго срока службы, помнившей еще, наверное, папашу последнего императора Эррана Двенадцатого. Последняя надежда страны, как твердили агитаторы, появлявшиеся на позициях гораздо чаще, чем полевые кухни с «шрапнелью» и жидкой баландой, медленно отступала, сжимаясь как пружина, и почти все в окопах от последнего рядового до офицера скороспелого военного выпуска верили, что она непременно распрямится, сметая врага, будто ненужный мусор. Так было всегда в истории и так должно было быть и теперь.

Роя зацепило осколком в одной из самоубийственных контратак, когда «серые шинели», не щадя ни себя, ни врага, мешая победный клич с матерщиной, сшибались с авангардом хонтийцев в штыки, быстро сменявшиеся рукопашной.