Я несмело кивнула.

— Так да или нет?

Я покачала головой. Нет, какое там… Клаус любил обнимать меня, гладить мои волосы, но мне всегда казалось, будто он видит во мне ребенка или младшую сестру, а не взрослую девушку. Он вообще был целомудрен: у людей его положения, я знала, часто бывают фаворитки, да не по одной, а по нескольку сразу, случайных увлечений и вовсе не счесть! Но только не у Клауса…

— Как странно… — проговорил Эрвин. — Я помню, брат всегда хвастался своими похождениями, мол, пока мы, младшие, дорастем до таких приключений, ему они уже наскучат… Не мог же он настолько перемениться за такой короткий срок!

Я поискала грифель, взяла доску и набросала символ Создателя — молнию, пронзающую равносторонний треугольник, — и коленопреклоненную фигурку подле него, обозначенную буквой «К».

— Что-что? — изумился Эрвин, наклоняясь еще ниже. У него были довольно длинные волосы (Клаус стриг их совсем коротко), и сейчас темная прядь щекотала мой висок. — Клаус отродясь не был богобоязнен! Что ты мотаешь головой? Не припомню, чтобы он хоть когда-нибудь обращался к Создателю… Нет, вру, порой обращался, но с такими словами, что тому, пожалуй, икалось!

«Да нет же, нет! — старалась я объяснить. — Клаус был набожен, это все отмечали! Он не менял женщин, как перчатки, не увлекался охотой и верховой ездой, не слишком любил балы, он предпочитал им прогулки на лодке по реке или вдоль побережья!»

Эрвин внимательно смотрел за тем, как я быстро рисую и тут же перечеркиваю изображения: Клаус с дамами, Клаус на охоте, Клаус верхом, на балу…

— А вот в это я не верю, — произнес он очень серьезно. — Не верю. Я слышал от его челяди, что Клаус вдруг сделался религиозен и это удивило меня донельзя! Если бы ты слышала, как он поносил Создателя, когда нам пришлось коротать ночь на той скале в страшную бурю… Чудо, что гром не разразил всех нас разом!

Я посмотрела вверх, на принца. Странным было выражение его лица: Эрвин будто бы старался не показать истинных своих чувств, но черты его все равно искажала горькая гримаса.

— Клаус, мне кажется, вовсе не верил в Создателя… — негромко произнес он.

«Верил, верил! — Я невольно схватила принца за руку. — Он часто проводил ночи в молельне, а я ждала у порога. Клаус возвращался совершенно измученным, и при дворе шептались, будто он умерщвляет плоть, пытаясь искупить какой-то грех…»

Но как объяснить это? Рисунками? Не выйдет… Пришлось снова устроить спектакль одной актрисы: я развязала пояс — все равно он нужен был только для красоты — и скрутила атласную ленту в жгут. Потом, опустившись на колени, я сложила руки, будто взывала к Создателю (самой мне никогда не приходилось этого делать, но я видела, как молятся люди), а потом ударила себя по плечам атласным жгутом — раз, другой… Ну а затем поднялась, отстранив протянутую руку Эрвина, вернулась на свое место и всем своим видом постаралась выразить, как мне больно сидеть, прислоняться к спинке дивана, и уж тем более лежать!

— Ты что, хочешь сказать, будто Клаус занимался самобичеванием? — неверяще выговорил Эрвин и присел рядом со мной. Я кивнула несколько раз. — Ты видела это сама? Нет? Значит, были только слухи? Ничего не понимаю… И что мне стоило выехать парой суток раньше? Так нет же, рассчитал все в точности!

Я снова тронула его за рукав и, когда он перевел взгляд на грифельную доску, где я нарисовала Клауса по пояс и попыталась показать власяницу под его камзолом, подсмотрела как-то раз, как Клаус переодевается к ужину, и была уверена, что он вовсе не снимал этот грубый балахон, жесткий и колючий даже на вид…

Я надеялась, Эрвин поймет, что я пыталась изобразить частой штриховкой.